Джордж Гершвин: Путь к славе - [5]

Человек исключительно деликатный, внимательный и щедрый на похвалу, он сразу же прислал мне короткое письмо с благодарностью. К сожалению, письмо это давно потеряно, но я смутно помню кое-что из того, что в нем было написано. Я был бы не человеком, заметил он, если бы остался равнодушным к похвалам. И добавил что-то вроде:

"Когда-нибудь я надеюсь оправдать все то, что Вы обо мне написали".

С тех пор имя Гершвина встало в один ряд со святыми для меня именами Баха и Бетховена, Брамса и Вагнера, Моцарта и Шуберта, Рихарда Штрауса, Дебюсси и Стравинского. Начиная с первого исполнения в 1924 году "Рапсодии в голубых тонах" (Rhapsody in Blue) я присутствовал на всех (за небольшим исключением) мировых премьерах основных произведений Гершвина. (Билеты на эту премьеру достал мне Гершвин. Я запомнил это не случайно: в те годы на какие бы концерты я ни покупал билеты, я мог позволить себе купить лишь самые дешевые места. "Рапсодию в голубых тонах" я слушал, сидя в первых рядах партера.)

Когда через год после премьеры "Рапсодии" Гершвин исполнял свой Концерт для фортепиано с оркестром фа мажор, во время антракта — как раз перед его выходом — я находился (по его приглашению) в артистической Карнеги-холла. Убей бог, я не мог бы сейчас объяснить, почему он просил меня прийти, тем более что кроме самого Гершвина и Вальтера Дамроша, который должен был дирижировать оркестром, в комнате никого не было. Я был там недолго, так как скоро понял, что он слишком нервничает перед выходом, чтобы еще уделять внимание мне. Но все же я застал тот момент, когда Дамрош по-отечески положил руку Гершвину на плечо и сказал: "Единственное, что от тебя требуется, это сыграть концерт так, как он этого заслуживает, и все будет отлично, мой мальчик".

На следующий день я пришел к Хармсу, чтобы выразить Гершвину свой восторг по поводу премьеры. Там толпились его почитатели из всех слоев общества, шумно выражая свой восторг. Гершвин сиял. Через некоторое время я в сопровождении Гершвина вышел из оффиса и направился к лифту. Когда лифт остановился на нашем этаже, из него вышел маленький человечек. Он узнал Гершвина и обратился к нему со словами: "Мистер Гершвин, — сказал он, обрушивая на него поток слов, так как хотел высказать Гершвину все перед тем, как тот скроется в лифте. — Мистер Гершвин, не слушайте, что говорят другие. Что бы они ни говорили, вы создали шедевр". Гершвин был поражен таким неожиданным поворотом, его подвижное лицо выразило крайнее изумление, так как все утро он только и слышал, что шумные похвалы в свой адрес и, стало быть, был совершенно не готов к тому, чтобы услышать от незнакомца слова утешения. Когда лифт вернулся, Гершвин успел пробормотать: "Благодарю вас, но поверьте, что ничего, кроме хорошего, о моем концерте и не говорят".

Мне посчастливилось несколько раз встретиться с Гершвином в 1925 году. Сначала в его доме на 103-й улице, где он тогда жил со своей семьей; потом в его первых роскошных апартаментах на Ривер-сайд-драйв; и наконец в его еще более роскошном особняке на 72-й улице — его последнем доме в Нью-Йорке. Когда я сказал ему, что готовлю статью с анализом его работ для очень авторитетного английского музыкального журнала, он очень обрадовался, так как до сих пор ни один крупный европейский музыкальный журнал не напечатал о нем ни одной серьезной статьи. Готовя материал, я несколько раз консультировался с ним, так же как несколько лет спустя два или три раза встречался с ним, когда писал по его просьбе статью "50 лет американской музыки".

Вспоминаются и многие другие встречи, когда мы просто разговаривали на разные темы. Во время этих встреч мы в основном говорили о музыке вообще и редко именно о музыке Гершвина — хотя не было, пожалуй, такого дня, когда во время этих встреч у него дома он не играл бы мне что-то, что он только что закончил или над чем работал в тот момент. Обладая удивительной способностью черпать из разговора со своим собеседником все, что его интересовало, он жаждал услышать впечатления о произведениях, которые я слышал, так как в те годы я не пропускал ни одной из мировых премьер, посещая концерты, организованные А. Коплендом и Р. Сешнсом, Лиги композиторов и других авангардистских групп. Гершвин был в восторге от того, в каких направлениях развивается музыка, в особенности от последних работ Шёнберга, Коуэлла, Альбана Берга, Эдгара Вареза и других. Однажды, зайдя к нему домой, я застал его сосредоточенно изучающим партитуру струнного квартета Шёнберга. Гершвин был страстным поклонником Альбана Берга задолго до того, как его музыка получила признание; он даже лично нанес ему визит в Вену в 1925 году (о чем будет рассказано ниже, в другой главе), а в 1931 году он специально поехал в Филадельфию на премьеру американской постановки оперы "Воццек", которая произвела на него неизгладимое впечатление.

Но, конечно, во время наших встреч мы много говорили и о нем самом: он вспоминал что-то из своего прошлого; говорил о своих учителях, оказавших на него самое большое влияние, а также о тех, кого совершенно презирал; о музыке, которая на него серьезно повлияла и от которой он по-прежнему сильно зависел; а также о том, что нравилось ему в его собственных произведениях и что вызывало серьезные сомнения; он рассказывал также о музыке, которую писал в тот момент или надеялся написать в будущем.