Джонни Рики Звезда - [27]

Изнеможденно опускаясь на застеленную кровать, чувствуя болевые спазмы каждые две минуты, Джонни мог думать только о мести. Да, о прекрасной холодной мести, которая могла бы послужить бальзамом для его ран. Джонни решил, что эта самая Анна Уоррен, будет той целью, достигнув которую, он освободится от оков смирения. Он больше не будет покорно принимать удары судьбы. Избитый, униженный, душевно израненный, он пообещал себе, что обязательно заставит пожалеть эту девицу о том, что косвенно стала его палачом. Все вокруг твердят ему, что он это мерзость, порождение сатаны, настолько противен миру, что даже мистер Хайд по сравнению с ним, Диснеевский персонаж. Ну что ж… тогда Джонни впредь будет соответствовать представлениям людей о нем. Зло? Чудовище? Хорошо, он покажет им свою темную сторону и начнет с Анны Уоррен. К чему дарить людям свет, если они хотят жить в темноте?

Внутренний диалог с самим собой был настолько эмоционально сильным, что Джонни почувствовал прилив энергии в теле, и даже боль, эта сильная боль, имела какую-то сладостную горечь. Джонни Рики поднялся с постели, достал из канцелярского шкафа полотно, кисти и, расположившись на полу, принялся творить.

Он давно не рисовал, все откладывал, не имея вдохновения, обманывал себя тем, что у него не хватает времени. Насколько по-другому он теперь воспринимал свое желание рисовать. Если раньше это было скорее ради забавы, то сейчас это оказалось необходимостью, почти что жизненно важной. Если в эти минуты он бы не взялся за бумагу и краски, то пожар внутри его сознания подпитываемый гневом и обидой, спалил бы его личность до основания.

И Джонни стал говорить, кричать мазками кисти на белом полотне. Ему понадобилось лишь два цвета: черный и белый. Мазки гуаши на шершавую бумагу наносились отрывисто и резко, уподобляясь языкам пламени которые изображали. Черный густой фон, с пугающей игрой оттенков, напоминающих мрачные тени сознания и ледяное мистическое пламя, показанное белой краской — вот что стояло перед глазами у Джонни, и что он самозабвенно рисовал.

Мифическое пламя, созданное его фантазией и бурей эмоций, воссоздавалось на бумаге с молниеносной скоростью, своей реалистичностью пугая даже самого творца. Джонни сделал два последних мазка и тяжело вздохнув, поднялся в полный рост, дабы рассмотреть рисунок на расстоянии. Захватывающе. Слово в точности отражало впечатление автора о собственном творении. На белый огонь можно было смотреть, не замечая времени, у этой картины оказался странный эффект: когда на нее смотришь достаточно долго, начинает мерещиться, будто огонь живой и твое зрение начинает обманывать разум. Статичные белые языки пламени, в какой-то момент начинают плавно двигаться, вытягивая к верху острые языки. Грязно белый цвет постепенно меняет оттенок, сначала превращаясь в бежевый, затем в бледно-оранжевый и наконец обжигающе желтый. Танец яркого пламени тревожит воображение, крича, что этого просто не может быть, но в тоже время, доказывая рассудку, что происходящее отчасти реальность.

Почувствовав боль в груди, от панического стука сердца, Джонни отвел глаза от рисунка и обессилено плюхнулся на помятую постель. Он пожалел, что не лег аккуратно, потому что укусы боли тут же распространились по всему телу. Невыносимо. Его мозг требовал отдыха, тело молило о покое, но мысль о сне в котором он снова будет прятаться в темной комнате от мертвого отчима, веская причина не засыпать. Вечер оказался слишком мрачным, чтобы и во сне продолжать бояться.

Думать о хорошем. Ладно. О чем тогда?

Эл. Одного парня, с которым они пару раз встречались, звали Элиот. Этот самый Элиот был еще тем здоровяком, но таким добрым и надежным… Общение с ним придавало легкости всему происходящему вокруг, потому, что с Элом Джонни чувствовал себя в безопасности, ничего плохого не могло произойти, когда он был рядом. Он прятал Джонни в крепких теплых объятиях, целуя его губы, щекотал подбородок густой щетиной, пошло шутил — но безумно смешно, громко и не в ноты пел припев какой-то дурацкой песенки, и в этом было столько свободы… Он остановился в городе ненадолго, Джонни точно не мог вспомнить, кажется, Элиот занимался недвижимостью, но ради него здоровяк остался еще на несколько дней. Наверно это было трудно и даже несло убытки для Эла, но он остался ради Джонни, а значит действительно, что-то чувствовал. Приятно вспоминать о том, что для кого-то ты был по-настоящему не безразличен.

Был. Трагичное прошедшее время. Значит, уже не буду никогда снова?

Когда часы, отведенные для приятных мгновений, закончились, и Эллу действительно было пора возвращаться, он пригласил Джонни с собой. Такая простая и в то же время необычайно сложная просьба, озадачила Джонни Рики. Он захотел этого всем сердцем, потрясающая возможность уехать из этого места навсегда, оставив Шап-терн стрит далеко-далеко позади, но требующая веских причин. Тогда Джонни еще казалось, что нужны причины. Ради чего ехать с ним неизвестно куда? А как же мать?

Джонни остался.

И теперь лежа избитый в своей кровати и боящийся закрыть глаза, он думал о предложении Элиота и жалел, что отказался поехать с ним. Никаких причин не нужно было искать, просто двигаться, искать место, где будет комфортно. Жить. Верить в то, что где-то люди чуть более добрые, чуть менее сошедшие с ума.