Джон Найтингейл. Истории о потустороннем - [33]

— То есть как это — сам? Воображение уже рисовало мне бледную тень моего погибшего родственника. Нет, конечно же мама имела в виду что-то иное!

— Он присылал письма, очень подробные и откровенные, в них он делился со мной всем, что было у него на душе. Матушка отвернулась к книжным полкам и начала то-то суетливо искать. Я же желал, но не смел спросить самое важное, что беспокоило меня — почему именно сейчас? Что произошло в мое отсутствие, так повлиявшее на маму и заставившее ее пойти против ей же установленных правил?

— Вот, — она держала в руках жестяную коробку, пальцы судорожно впивались в острые углы, — Здесь некоторые его личные вещи. Капитан был настолько любезен, что доставил их лично. Туда же я положила и письма. Думаю, тебе стоит обратить особое внимание на последние из них. Дрожащими руками мама передала мне коробку и, извинившись, торопливо вышла. Агата прикрыла за ней дверь и начала шагать по комнате туда-сюда. Мы оба молчали.

— Агата, — позвал я, — Я не понимаю, что происходит. Я не хотел бы впутывать тебя во все это…

— Нет, Джон, все именно так и должно быть. Поднимись к себе и открой коробку. Уверена, ознакомившись с ее содержимым, ты будешь задавать совсем другие вопросы. Мне не понравились ее слова, но пока я совершенно не понимал, как мне быть и что делать, поэтому послушно поднялся в свою комнату и открыл таинственную коробку. Это было ужасно. Так ужасно, что едва мог заставить себя дочитать до конца. Строчки сплетались перед моими глазами, накладывались одна на другую, но я упорно продолжал читать, хоть и больше всего на свете желал бы никогда не узнать правды. Дело в том, что мой старший брат был безумен. Я понял это не сразу, но в последнем письме Джеймс писал маме, что видит кошмарные сны, которые, по его мнению, абсолютно реальны. Он, с детства бредивший плаваниями, возненавидел море. Он писал: «… я никогда больше, ни за какие деньги мира, не выйду в море. Каждый божий день я просыпаюсь с мыслью о том, что скоро окажусь на суше. Мама, он преследует меня, даже во сне мне нет покоя…»

Джеймс часто упоминал кого-то, кто до смерти пугал его, однако имени мне обнаружить не удалось, даже намека на роль, что таинственный незнакомец выполнял на корабле. Я надеялся, что в следующем письме завеса приоткроется, но конвертов больше не было. Зато на самом дне, под аккуратно сложенной морской формой, лежало нечто, завернутое в газету. Я с трепетом раскрыл находку.

Ей оказался дневник Джеймса. То немногое, что я в нем почерпнул, заставило меня покрыться испариной от страха. В ужасе я отбросил тонкую тетрадь в сторону и закрыл лицо руками. Мы прокляты, мы оба прокляты и нет нам спасения! Агата испугалась моего внезапного вторжения, но, увидев, в каком я был состоянии, побледнела:

— Господи, Джон! Что с тобой?

— Я… прочитал дневник… брата, — меня все еще трясло, и говорить было необыкновенно сложно — лицо и тело словно онемели.

— Что он пишет? Говори же, не молчи!

— Он видел «Каллисто» и это свело его с ума. И смотри, что я нашел еще. С трудом разжав пальцы, я бросил на кровать фотоснимок, запечатлевший всю команду «Лавинии», корабля, на котором плавал Джеймс. Агата внимательно его изучила:

— Если это Джеймс, — она показала на улыбающегося парня в первом ряду, — То ты на него очень похож. Но что такого…

— Ты смотришь не на того. Вот, в самом центре.

— И кто же это? Я сцепил заметно дрожащие пальцы и, собравшись с силами, выпалил:

— Лео Грант. Капитан-призрак.

История девятая Развязка

Слово «покой» перестало для меня хоть что-то значить. После второго же дня, проведенного в стенах родного дома, мир снова перевернулся с ног на голову, и я уже не знал, где мое место в этом хаосе. Долгие ужасные месяцы я пытался убедить себя, что морской воздух губительно воздействовал на мой рассудок, вызывая чудовищные иллюзии, венцом которых явилась бригантина под названием «Каллисто». Я почти поверил, что не было никакого корабля и тем более ее призрачного капитана. Непрерывная череда опасностей, преследовавшая меня на суше все последнее время, объяснялась мною как чистая случайность, стечение обстоятельств.

Однако кое-что в дневнике покойного брата, кроме злосчастной фотографии, подтвердило, что я ошибался в своем рационализме.

— Что ты делаешь? — спросила меня тем вечером Агата, после того, как я решительно взялся за пуговицы своего жилета. Он полетел на пол, как и рубашка, и я с лицом, преисполненным мрачной обреченности, повернулся спиной:

— Что ты видишь, скажи? Я почувствовал ее прохладные пальчики на своей разгоряченной коже и вздрогнул, как от ожога.

— Родимое пятно. Под левой лопаткой, — ответила Агата.

— На что оно похоже? Она провела по пятну пальцем и задумчиво протянула:

— Не знаю… Немного на звезду, пятиконечную. Но я могу ошибаться. А что? Это важно?

— Это не просто родимое пятно. Оно появилось у Джеймса после встречи с «Каллисто». И у меня, кажется, тоже… Это было чистейшей правдой. Я точно знал, что проклятой метки не было у меня с рождения. Да, именно метки, потому что я больше не сомневался, что Лео Грант выбрал меня для цели, мне не ведомой и от того кажущейся мне особенно ужасной. Той ночью он вновь заговорил со мной, о сне, но теперь я узнал его голос: