Джон Мильтон. Его жизнь и литературная деятельность - [27]

Вот картина мироздания:

Они стояли на берегу небесной сферы,

Взирая на ширь необозримой бездны,

Как море бурной, мрачной, пустынной,

Волнуемой сверху до дна яростным ветром.

…………………………………………………

Волны вздымались по ней, будто горы,

И силились воспрянуть до самого неба, стремились

Сбить и смешать оба полюса с центром.

И сказало тогда всезиждущее Слово:

– Смолкните вы, мятежные волны, и ты,

Бездна, смирись! Конец вашим раздорам пришел!..

……………………………………………………….

– Да будет свет! – рек Бог, и по его глаголу

Эфирный свет, начало чистейшее между стихий,

Стихия первая, из бездны брызнул внезапно,

Потом сомкнулся в лучезарное облако и начал

Воздушную мглу обнимать с родного востока.

…………………………………………………..

Земля образовалась, но, как недозрелый зародыш,

В оболочке свернувшийся, во чреве вод лежала.

Ее со всех сторон окружал океан, деятельный, широкий.

Теплою плодотворною влагой смягчая

Ее шар, он в броженье приводил великую матерь,

Дабы зачала она, напитанная живыми соками…

И сказал тогда Бог: – Теперь соберитесь вы, воды,

Под твердью в одно место, и да явится суша! —

В то же мгновение горы громадные из воды появились,

Приподняли до облаков широкие голые хребты свои,

Меж тем как их сумрачные вершины стремились к небу.

И как высоко поднялись округленные холмы,

Точно так же низко опустилось вместительное

и глубокое,

Но уже опорожненное лоно вод.

Торопливо и весело спешили воды скатиться в русло,

Как капли, разбросанные по сухой пыли,

Когда стремятся они принять шаровидную форму.

Чтобы быть более понятным русскому читателю, скажу, что родственным гением Мильтону по силе и грандиозности воображения является наш Державин.

* * *

Перейдем к характеристике Мильтона как личности и здесь отметим прежде всего основную черту его характера. Высшее бесстрашие заключается в том, чтобы жить мужественно, и в этом отношении мало кто может сравниться с Джоном Мильтоном. Только с душой, не знающей чувства страха, можно было спокойно перенести столько превратностей жизни, слепоту, семейные неурядицы, одинокую старость среди насмешек и презрения ликующих врагов. Мильтон много получил от природы: она дала ему прекрасную наружность, вызывавшую невольное доверие и уважение, дала ему проницательный ум, поэтический дар, равняющий его с высочайшими героями слова, и правдивое сердце, не знавшее никогда ни лжи, ни соблазнов, порождаемых ложью. Он не растерял ни одного из данных ему талантов и смело оставался до конца дней своих каким был, не обращая внимания, как относятся к сущности его натуры окружающие. Он не умел казаться, хотя бы его прямота несла за собой одни страдания и угнетения. К его гордой, мужественной душе, не умевшей склоняться перед обстоятельствами, можно подойти смело и без боязни. Есть гении, удивляющие нас величием своего творчества и ничтожеством своей обыденной жизни. Мильтон не знал такого противоречия: его дипломатическая переписка, его отношения к людям дышат той же правдивостью, что и наиболее вдохновенные страницы «Потерянного Рая». Жизнь меняла его, – но эти изменения никогда не являлись результатом расчета или посторонних соображений. Сначала перед нами – прекрасный образец просвещенного гуманиста, восторгающегося древностью, увлеченного тем, что есть вечного и великого в этой древности: благородством греческой драмы, героической искренностью и правдивостью Демосфена, суровым мужеством римлян и страшной ненавистью Тацита. Но жизнь внезапно меняет свое русло и требует от человека гражданской честности. Еще накануне она позволяла каждому вести тихую и скромную жизнь, мечтать о справедливости, довольствоваться личным благополучием; но настал кризис, заставивший всякого выложить напоказ все, что в нем есть, раскрыть свои сокровеннейшие думы и заявить перед всеми, что есть в нем. Мильтон, не задумываясь, бросился туда, где шла самая ожесточенная борьба, хотя и мудрейшие не могли бы предсказать, чем кончится эта борьба и не окажутся ли сегодняшние победители где-нибудь в подземелье завтра или послезавтра. Но никакая перспектива не могла испугать его, раз дело шло о том, что он считал за истину. Он расстался на долгие годы со своими излюбленными занятиями, потерял зрение, и – что же? – ни слова отчаяния, ни строчки раскаяния или сожаления не вырвалось из его груди. Чем дальше, тем больше проникался он той мыслью, что истинная красота немыслима без истины и справедливости. Он не пошел обычной дорогой поэта, не удовлетворился творчеством и образами, он не воспевал добродетели – он был добродетелен. Его поэтический дар, его нравственное «целомудрие», его религиозное воодушевление не знали противоречий и борьбы. Он не бросался на колена перед Господом лишь для того, чтобы излить страдания своей усталой, измученной жизнью и собственными грехами души, он не любил добродетели как лучезарного образа, посещающего человека лишь в редкие минуты просветления, – его слово и его жизнь, его чувства и поступки были всегда тем же самым. Он по самой природе своей был предназначен для того, чтобы объяснить человечеству, где же и в чем же заключается не всегда ясная, а иногда и совершенно не ясная связь между красотой и правдой, и каким образом можно служить тому и другому. Героизм – вот разгадка вопроса: геройский поступок всегда прекрасен и всегда правдив. Лучшее сравнение для души Мильтона – это море, то спокойно и величаво отдыхающее при закате солнца, то бурное и гневное, разбивающее скалы. Чем сильнее взволнуется оно, тем лучшие перлы выбросит на берег. Эти перлы целыми грудами мы находим еще и теперь в «Потерянном Рае». Читатель знает его, как знает он и «Комуса». Пусть сравнит он оба эти произведения. И там, и здесь мы – на высотах поэтического творчества, но если в «Комусе» нас привлекает