Джон Локк - [45]

Так, Ф. Энгельс подчеркивал, что «первоначальной родиной всего современного материализма, начиная с XVII века, является именно Англия» (1, т. 22, стр. 299), что «Бэкон, Гоббс и Локк были отцами… блестящей школы французских материалистов» (1, т. 22, стр. 301). Ф. Энгельс обращает особое внимание на роль Локка в укреплении глубоких связей между материализмом и естествознанием. Рассматривая успехи естественных наук в XVIII в., Энгельс подчеркивал, что результатом «их сближения с философией был материализм (имевший своей предпосылкой в такой же мере Ньютона, как и Локка)» (1, т. 1, стр. 608). Вместе с тем Ф. Энгельс замечает, что «перенесенный Бэконом и Локком из естествознания в философию… способ понимания создал специфическую ограниченность последних столетий — метафизический[30] способ мышления» (1, т. 20, стр. 21).

В. И. Ленин, конспектируя «Святое семейство» К. Маркса и Ф. Энгельса, выделяет то место работы, где идет речь о направлении французского материализма, которое берет начало в философии Локка и непосредственно ведет к социализму (см. 2, т. 29, стр. 29). Примечательна и очень высокая оценка В. И. Лениным положения Эпикура и Локка о способности материи мыслить: «…это гениальные догадки и указания пути науке, а не поповщине» (2, т. 29, стр. 266). Однако В. И. Ленин обращает внимание и на то, что в философии Локка были заключены возможности для выводов не только материалистических, но и идеалистических. Это нашло свое выражение в известном положении: «И Беркли и Дидро вышли из Локка» (2, т. 18, стр. 127).

Совсем по-другому оценивает философское наследие Локка современная нам буржуазная идеалистическая философия. Для ее отношения к Локку характерны различные способы как принижения, так и полного отрицания материализма Локка. Так, католический философ Ф. Коплестон категорически утверждает: «Сам Локк, конечно, не был материалистом» (51, стр. 141). А американский философ Ф. Тилли полагает, что философия Локка «остается в основном дуалистической» (66, стр. 344).

Но суть дела состоит, конечно, не только в противоположности материалистических и идеалистических оценок философии Локка. Философские диагнозы лежат в основе противоположных концепций историко-философского процесса, дающих описание роли теоретического наследия Локка в последующем развитии идей. В философии Локка, идеи которого составляют значительную веху в истории человеческой мысли, мы сталкиваемся с переплетением различных, подчас противоречивых, тезисов и факторов. И в учении о субстанции, и в теории первичных и вторичных качеств, и в учении об абстракции и истине наряду с главной и определяющей материалистической линией аргументации мы обнаруживаем очевидные уступки идеализму и агностицизму. Поэтому в объяснении философских взглядов мыслителя необходимо пройти между Сциллой и Харибдой: не допустить, чтобы один его тезис или идея заслонили или подменили другие, и в то же время не упустить из виду своеобразия суммарного результата взаимодействующих тезисов и идей.

Трудно, например, понять, как английский философ О’Коннор отважился продолжать писать свою книгу о Локке после тринадцатой страницы, на которой он заявляет: «Я не намерен дать оценку того, что Локк „действительно думал“…Что я постараюсь дать, так это приемлемую оценку того, что Локк действительно сказал… То, что определенный философ „действительно думает“, не важно, это неразрешимо» (62, стр. 13). Когда подлинные взгляды и концепции философа объявляются непознаваемой «вещью в себе», то открывается простор для произвольного истолкования его идей. И О’Коннор убедительно демонстрирует «достоинства» своего историко-философского метода: «Утверждение Локка, что материальные вещи всегда имеют первичные качества… является не более чем аналитической тривиальностью, представляющей пример того способа, каким употребляются эти английские слова» (62, стр. 68).

О’Коннор, можно сказать, сразу убил двух зайцев: и обесценил материалистическое содержание взглядов Локка на первичные качества, и искусственно сблизил философию Локка с модным ныне в Англии философским течением лингвистического позитивизма. Именно это течение объявляет главным призванием философии изучение обыденного применения слов. Анализ же обыденного применения слов якобы должен показать беспочвенность как материалистических, так и идеалистических утверждений. Эту мнимую позитивистскую нейтральность по отношению к коренному размежеванию философских школ на материализм и идеализм еще в тридцатые годы нашего века в рамках логического позитивизма практиковал А. Айер. Отвергая как «дискредитированное локковское предположение о существовании материального субстрата» (47, стр. 126), Айер одновременно подчеркивает, что не принимает и идеализма Беркли. Однако как на деле выглядит его философская «нейтральность»? В отличие от Локка и Беркли, которые использовали в своей философии термин «идея», «мы заменяем, — пишет Айер, — термин „идея“… нейтральными словами „чувственное содержание“» (47, стр. 53).

Но это «чувственное содержание» так же нейтрально к материализму Локка и идеализму Беркли, как и печально знаменитые «элементы мира» Э. Маха. И во втором, и в первом случае основой философской картины мира оказываются все те же берклианские ощущения, одетые в маскарадный костюм новых словечек. Предлагаемая Айером историко-философская концепция — это попытка представить материализм Локка и идеализм Беркли не в качестве основных антиподов, определивших основные философские битвы в Англии, а как побочный продукт развития еще незрелой философской мысли, обремененной незаконной «метафизикой», т. е. будто бы беспочвенными попытками выработать определенное мировоззрение.