Джон Баррингтон Каулз - [6]

Я перевел взгляд на Каулза: вот сейчас он встанет, сейчас подчинится воле гипнотизера. Вдруг со сцены донесся вскрик, отчаянный вскрик сдавшегося, обессилевшего в долгой борьбе человека. Мессинжер, весь в поту, рухнул на стул и, прикрыв рукой глаза, произнес:

— Я не могу продолжать. Здесь, в зале, есть воля сильнее моей. Она мешает. Простите… Сеанс окончен…

Гипнотизер был в ужасном состоянии. Занавес упал, и публика стала расходиться, бурно обсуждая неожиданное бессилие Мессинжера.

Я дожидался Каулза и его спутниц на улице. Мой друг радовался неудаче гипнотизера.

— Боб, со мной у него не вышло! — торжествующе воскликнул он, пожимая мне руку. — Не по зубам оказался орешек!

— Еще бы! — подхватила мисс Норткот. — Джеку есть, чем гордиться. У него очень сильная воля, правда, мистер Армитейж?

— Но и мне туго пришлось, — продолжал Каулз. — Несколько раз показалось — все, силы кончились. Особенно перед тем, как он сдался.

Вместе с Каулзом я отправился провожать дам. Он шей впереди, поддерживая миссис Мертон; мы с девушкой оказались сзади. Сначала шли молча, а потом я вдруг резко, вероятно, даже испугав ее, произнес:

— Мисс Норткот, а ведь это сделали вы!

— Что именно?

— Загипнотизировали гипнотизера. Иначе, наверное, и не скажешь.

— Что за нелепость? — засмеялась она. — Вы, значит, полагаете, будто у меня сильнее воля?

— Да. И очень опасная.

— Чем же она опасна? — удивилась мисс Норткот.

— Я полагаю, что любая чрезмерная сила опасна, если использовать ее во зло.

— Вы, мистер Армитейж, из меня какое-то чудовище делаете, — сказала она. А потом, взглянув на меня в упор, продолжила:

— Вы меня не любите. И всегда меня в чем-то подозревали, не доверяли мне, хотя я никакого повода не давала.

Обвинение было настолько неожиданным и точным, что я не нашелся, что возразить. Она же, помолчав, сказала, жестко и холодно:

— Не вздумайте вмешиваться в мою жизнь, мистер Армитейж. И не вздумайте из предубеждения настраивать против меня вашего друга. Не стоит ссорить нас с мистером Каулзом, ни к чему хорошему это не приведет.

В ее словах, в звучании ее голоса слышалась явная угроза.

— Вмешаться не в моей власти, но я боюсь за друга, — ответил я. — То, что я видел и слышал, дает веские основания для страха.

— Ох уж эти страхи… — сказала она презрительно. — Что, интересно, вы видели и слышали? Что-нибудь от мистера Ривза? Он ведь тоже, кажется, ваш друг?

— Ривз никогда не упоминал при мне вашего имени, — сказал я, ничем не погрешив против истины. — Кстати, я должен сообщить вам печальную новость он при смерти.

И я взглянул на девушку: проверить, какое впечатление произвели мои слова. Мы как раз проходили мимо окон, свет падал на лицо мисс Норткот. Она смеялась! Да-да, тихонько смеялась, лицо ее сияло неприкрытой радостью. Тут я испугался уже не на шутку. С этой минуты я не доверял ни единому слову мисс Норткот.

До дома дошли молча. Прощаясь, она взглянула на меня предостерегающе. «Не вздумайте мешать мне, это опасно», — читалось в этом взгляде. Однако меня не остановили бы никакие угрозы, если б имелся очевидный способ защитить Баррингтона Каулза. Но какой? Рассказать ему? О чем? Что женихов этой девушки преследует злой рок? Что его невеста жестока? Что в ней таится сверхчеловеческая воля?.. Для страстно влюбленного Каулза все это сущие мелочи. Человек такого склада просто не поверит, что его любимая виновата или нехороша. И я молчал.

В рассказе моем наступает перелом. Все, описанное доселе, основано на предположениях, логических рассуждениях и выводах. А теперь я, уже как непосредственный свидетель, обязан бесстрастно и точно описать смерть моего друга и то, что ей предшествовало.

В конце зимы Каулз заявил, что хочет жениться на мисс Норткот не откладывая, вероятно — весной. Он, как я уже говорил, был вполне состоятельным человеком, у невесты его тоже имелись сбережения. Причин для отсрочки не было.

— Мы снимем домик на Косторфайне и надеемся, что ты нет-нет да и заглянешь на огонек, — сказал он мне.

Я поблагодарил, отогнал дурные предчувствия и убеждая себя, что все обойдется.

Недели за три до свадьбы Каулз предупредил меня, что вернется заполночь.

— Кейт прислала записку. Просит зайти вечером, часов в одиннадцать. Поздновато, конечно, но она, должно быть, хочет обсудить что-нибудь по секрету от старушки.

Каулз ушел. Лишь тогда я вспомнил о таком же ночном разговоре мисс Норткот с беднягой Прескоттом — как раз перед его самоубийством. Вспомнился мне и горячечный бред Ривза, о смерти которого, по трагическому совпадению, я узнал именно в тот день. Что же все это значит? Быть может, у прекрасной ведьмы есть какой-то секрет, который она непременно — откроет накануне свадьбы? А может, ей запрещено выходить замуж? Или на ней нельзя жениться? Меня снедало беспокойство. Я наверняка догнал бы Каулза и попытался отговорить его от встречи с невестой — пускай даже с риском потерять его дружбу, — но, взглянув на часы, понял, что опоздал.

И решил не ложиться, а дождаться его возвращения. Подбросил угля в камин, снял с полки какой-то роман… Вскоре, однако, я отложил книгу: собственные мысли, треножные и гнетущие, занимали меня куда больше. Двенадцать, половина первого, Каулза все нет. Наконец уже около часа ночи с улицы донеслись шаги, потом раздался стук в дверь. Я удивился: мой друг никогда не выходил без ключей. Поспешив вниз, я распахнул дверь и понял, что сбылись мои худшие опасения. Баррингтон Каулз стоял, прислонясь к перилам лестницы, низко опустив голову — в полнейшем, бездонном отчаянии. Переступая порог, он пошатнулся и упал бы, не обхвати я его за плечи. Так, одной рукой поддерживая друга, сжимая фонарь в другой, я довел Каулза до нашей гостиной. Он молча повалился на кушетку. Здесь было светлее, чем на лестнице, и, взглянув на друга, я ужаснулся разительной перемене, происшедшей с ним за эти часы. Лицо, даже губы мертвенно бледные, щеки и лоб в липком поту, взгляд блуждает — короче, другой человек! Он словно пережил какое-то страшное потрясение, глубоко поколебавшее самые глубины его разума и чувств.