Джокер - [5]

Её не удалось спасти. Грёбаная «скорая» ехала так долго, что Таня не дождалась – закрыла глаза за несколько секунд до того, как послышались крики полицейских и врачей.

Меня никто не слышал. Хотя я не могу с точностью сказать, что я что-то говорил. Я просто смотрел на свою мертвую сестренку и понимал, что они опоздали. Я слышал словно издалека веселый тон доктора «скорой», говорившего о том, что здесь ему нечего делать, и чувствовал, как просыпается желание наброситься на него и сжать ладонями горло.

         Они обвинят во всём меня. В том, что я убил свою собственную семью и направят меня в психушку, а через три года, после того, как местный врач подпишет необходимые документы – на зону на двенадцать лет. Эти грёбаные ублюдки назовут зверское убийство моей семьи сухим термином «преступление», привязав к определенным статьям Уголовного Кодекса. 

Их лживые свидетели и эксперты будут говорить о том, что у меня неожиданно сорвало крышу, но это, конечно, не смягчает особой жестокости, с которой было совершено «преступление». Однако, мне однозначно необходимо принудительное лечение. Сосед будет утверждать, что в последнее время мое поведение было «необычайно раздражительным», и вообще, я агрессивный тип, склонный к насилию.

Тренер футбольной команды с легкой грустью расскажет о том, что последние сборы я пропустил.  А девушка, с которой я провел те два дня, упорно будет отрицать, что трахалась всё это время со мной на съёмной квартире.

Они все говорили, каждый своё, но никто из них не слышал того, что произносил я. Они вынесли мне приговор еще там, в моем доме, насквозь провонявшем смертью. И сейчас настало моё время вершить правосудие.

2 ГЛАВА. Мирослава

Тьма пожирает мой разум,

Свет свёл меня с ума.

Пламя полыхает, а я в самом его центре,

Я хочу просто умереть здесь,

и ты меня живой не выпустишь.

Ты хочешь, чтобы я сгорела, чтобы я сгорела,

Хочешь, чтобы я почувствовала боль,

и тогда, может, усвоила бы урок…

©«The Pretty Reckless» – «Burn»

Огонь - живая и жуткая, голодная тварь. Нет в нем тепла и света, в нем только смерть и лють. Он оставляет после себя уродство и ужас. Самое страшное уродство, какое можно сотворить с кем-либо живым. Я смотрю, как он ползет по стенам шевелящимися оранжевыми червями, переливаясь и копошась, сжирая тонкую бумагу обоев. Чернота за ним шлейфом. Адская и вонючая чернота. Сжимаются и скукоживаются бледные цветы, превращаются в струпья и лохмотья. Языки пламени лижут потолок, все трещит вокруг, и удушливый дым забивается в легкие, разрывает их, разъедает глаза. Я слышу крики. Жуткие оглушительные вопли боли и ужаса. Они гудят эхом у меня в голове, а по щекам катятся черные слезы из пепла и сажи. Я вытираю их, и пальцы обугливаются у меня на глазах. Задыхаясь, с ужасом смотрю, как слезает кожа, как она горит и сворачивается, воняет горелым мясом. Вот как выглядит смерть. Не старуха с косой, не черный ангел с распростертыми крыльями, а адская огненная стена, готовая поглотить тебя в свою раззявленную пасть…И снова крики. Мольбы о помощи. Стоны и плач…Смерть уже кого-то жрет живьем и скоро она доберется до меня. Я чувствую ее зловонное и удушливое дыхание… Она меня заждалась.

   Вскочила на постели, тяжело дыша, трогая лицо, делая судорожные глотки воздуха и глядя на свои пальцы. В голове все еще раздаются крики, и я зажимаю уши ладонями, в ужасе лихорадочно оглядываясь по сторонам. Несколько минут на то, чтобы проснуться и понять, что это был сон. Комната залита солнечным светом, и мягкий, золотистый рисунок обоев совсем не похож на обугленные черные струпья из ночного кошмара. В воздухе не витает запах гари и смерти, а доносится аромат свежеиспеченных булочек и цветов. Мама любит, чтобы их приносили каждое утро. Доносится шум с улицы, голоса. Посмотрела на часы – восемь. Давно мне не снился этот кошмар. Уже несколько лет. Бросила взгляд на бутылочку с антидепрессантами, протянула руку, но не взяла. Это один раз. Всего лишь один раз за шесть лет. Возможно, больше он не вернется. Я просто не должна об этом думать. Забыть. Выкинуть из головы. Сделать вид, что он мне не снился. Я избавилась от этого. Я выросла из этих приступов паники. Да. Они остались позади.

  Встала с постели и распахнула шторы, впуская солнечный свет, рассеивающий мрачные тени ночного кошмара. А во рту все еще привкус пепла, и каждый вздох дается с трудом.

Потянулась к телефону, быстро набрала сообщение: «Нин…ты уже не спишь? Мне так плохо. Мне опять приснилось….»… и замерла, глядя на маленькое изображение адресата. Забавная картинка с девушкой из комикса с колпаком и бубенчиками. Внутри все сжалось в тугую спираль, а взгляд затянула соленая едкая пелена. Нет адресата. Её больше нет. Мне некому позвонить, когда мне плохо, мне некому написать, мне некому вопить от радости или плакать от тоски. Стерла сообщение и положила сотовый на тумбочку. Закрыла лицо руками, чтобы немного прийти в себя, а в голове такое непреодолимое желание набрать ее номер. Все цифры пляшут перед глазами. Вот когда приходит осознание, что человека нет рядом. Не тогда, когда тебе говорят о его смерти и даже не тогда, когда бросаешь горстку земли на гроб, а именно тогда, когда понимаешь, что больше не можешь его услышать и почувствовать. Когда такие привычные звонки, смски вдруг становятся чем-то фантастически недосягаемым. Ты уже не получишь на них ответа. Никогда. И тебе надо отвыкать. Отвыкать от всего, что связано с этим человеком… отвыкать от самой себя. Отрывая и закапывая этот самый кусок где-то в соседнюю могилу и оплакивая обоих, пока снова не привыкнешь, пока место ампутации не затянется с годами, оставляя шрам, который болит в те самые мгновения, когда вдруг невыносимо хочется снова почувствовать тот самый кусок себя, существовавший лишь с определенным человеком. В жизни так мало людей, которые знают нас настоящих, без масок и притворства. Когда они уходят, становится страшно, что больше ни перед кем нельзя снять маску…не смыть грим, не раздеться донага, что больше никогда не стать настоящей.