Джинсы в горошек - [2]
Мы задумались. Даже Ветка бросила теннисный мячик и уставилась на папу. Папа гордо оглядел кухню – словно все кастрюли, все чашки, вилки и банка с компотом ждали, что же он скажет. И наконец произнёс:
– Умный Человек подумает: «Зачем тратить время и возвращаться через неделю?» И договорится с директором фабрики, чтобы они всё сделали раньше. Два дела в один день! Здорово?
– А как Умный Человек туда поедет? – спросила я.
– Как всегда – на машине, с Горынычем. У него тоже доклад.
Горыныч – самый главный доктор у папы в больнице. И самый старый. У него жёлтые пальцы и совершенно лысая голова. Только в ушах растут кустики седых волос. Раньше я его боялась, а потом увидела, как он жонглирует булочками, и поняла, что он совсем не страшный.
– Мы по дороге твои босоножки подхватим – и на конференцию. Есть такое умное слово – логистика. Всё рассчитать и выбрать самый короткий путь.
Папа кинул свитер на стул и, рассчитав самый короткий путь к холодильнику, ловко перескочил через наши рюкзаки.
– А вы слышали, что в Рыбинске новые аттракционы открылись? – вдруг засуетился Мишка. – Этот парк даже по телевизору показали. Всякие супергонки… И колесо обозрения с открытыми кабинками, высоченное. Такого нигде нет!
Вот это новость! Повезло Мишке: он хотя бы в телевизоре посмотрел на такое чудо. Папа, если захочет, придёт в парк – вместе с Горынычем. Ну и где справедливость? Самое большое колесо обозрения, оно же как раз для меня, самой большой девочки…
И вдруг Мишка… Мишка, который всегда немножко стеснялся моего папу, вскочил и, полыхая ушами, затараторил:
– А можно мы с вами? Пожалуйста! Вы нас у парка высадите – а потом заберёте. Мы покатаемся и будем вас ждать, ни на секунду не опоздаем. Правда, Жень?
– Правда, – немедленно согласилась я.
Теперь, когда Мишка об этом сказал, я поняла, как всё просто.
Мы едем с папой – и пусть даже не думает отказаться!
– Четырнадцатое – это же пятница, там уроки совсем ерундовые. Зато в парке будет пусто. Спокойно. Никаких очередей. Можешь за нас не волноваться.
Я даже на корточки села, чтоб умоляюще заглянуть папе в глаза. Вот ещё одна проблема с большим ростом: когда смотришь на взрослых сверху, невозможно выглядеть УМИЛЬНО. Так, чтобы все заулыбались, растрогались и сделали всё, о чём ты попросила.
Папа отложил холодный сырник и растерянно заморгал:
– Но как же…
– Да очень просто, – сказала я, – ты не волнуйся, нужно только записку Маргарите Романовне передать.
– По семейным обстоятельствам, – подсказал Мишка, – ты же за босоножками едешь с папой, значит, обстоятельства семейные! И Соню давай позовём, ладно? А то она обижается, что самое интересное – всегда без неё…
Папа нахмурился:
– Ага, вы ещё Ветку возьмите…
Он старался казаться сердитым, гремел тарелками, что-то ворчал о прогульщиках, но я уже поняла: это – победа.
Ну а мама и спорить не станет. Я ей просто скажу, что «папа нам разрешил».
Это ведь не враньё, правда? Просто маленькая хитрость.
Мы с Мишкой считали дни. Одиннадцать… Десять… семь… пять… Они катились один за другим, слишком большие и медленные.
Утром за день до нашей поездки я встретила Сонину бабушку. Я даже не сразу её узнала. Раньше я никогда не видела её без помады и какого-нибудь модного шарфика. А волосы? Они торчали во все стороны, а бабушка и не думала их поправлять.
– Соня в больнице, – пожаловалась она. – Полезла вчера на шкаф за воздушным шариком и упала со стула.
– Ой! Что с ней? – испугалась я.
– Ногу сломала. Сказали, в понедельник отпустят. Вот, блины ей везу. Ну чем их там кормят? Это ж кошмар!
Бедная Соня! Надо ей что-нибудь передать…
Я сунула руку в карман. Какие-то крошки… мятая бумажка… прошлогодний каштан. А вот разноцветный браслет из резиночек! Я сплела его только вчера.
– Возьмите для Сони. Вы ей скажите, что это специальный браслет. Если его на руку надеть – ноги быстрей выздоравливают!
Мне было немножко жалко его отдавать. Все мои браслетики получались какими-то растрёпанными, а этот вышел таким аккуратным, красивым…
– То, что нужно, – обрадовалась бабушка. – Ты подожди…
Она зашуршала пакетами, размотала пушистое полотенце, развернула фольгу… И тут я почувствовала такой чудесный аромат, что у меня в животе что-то заскрипело.
– Держи. – Бабушка протянула мне блин – тонкий, горячий, масляный. Потом посмотрела на меня и добавила ещё один.
Она побежала к машине, а я выудила из рюкзака папин клетчатый зонтик и пошла в школу.
Надо же, я и не знала, как это здорово – есть горячие блины на улице, ёжась от ветра, отворачивая лицо от ледяных капель дождя.
Погода была ужасная, и от этого блины казались ещё вкуснее.
После уроков я отправилась к Мишке.
– Ну вот, – нахмурился он, выслушав мои новости. – И что теперь делать?
– Вдвоём поедем. Думаешь, Соня обидится?
Мишка дернул плечом и ничего не ответил. Мрачно сопя, он резал на кубики подсохший чёрный хлеб. И, конечно же, выбрал для этого свой любимый огромный, прямо какой-то людоедский нож. Он даже масло на хлеб умудряется им намазывать.
Молча мы разложили кубики хлеба на противне, молча посыпали их солью, молча достали из шкафа баночки специй. Я выбрала чеснок и укроп, а Мишка откуда-то вытянул мятый пакетик с приправой для «Роллтона».
