Джинн в бутылке из стекла «соловьиный глаз» - [34]

– А моя подруга – пусть она будет Сюзанной, это ненастоящее ее имя, но я не могу продолжать рассказывать без имени вообще, – так вот, моя подруга всегда казалась мне явившейся из какого-то дивного далека, из замка, полного прекрасных вещей. Но когда я приехала к ней на свадьбу, я увидела дом, весьма похожий на мой собственный – маленькая коробка в ряду точно таких же домиков-коробок, – и там была все та же плетеная кушетка и стандартный набор из трех предметов с плюшевой обивкой…

– Стандартный набор с плюшевой обивкой? – поинтересовался джинн. – Что же это за вещь такая ужасная, что ты так хмуришься?

– Я знала, что бессмысленно рассказывать тебе о чем-то, принадлежащем к этому моему миру. Он был слишком велик для тех комнат, слишком громоздок, он все придавливал… А гарнитур из трех предметов – это два кресла и диван, которые у всех стоят на бежевом ковре с букетами цветов…

– Диван… – проговорил джинн, услышав знакомое слово. – Ковер.

– Ты не понимаешь, о чем я. Мне вообще не следовало рассказывать эту историю. Все английские истории тонут в болоте бесконечных разговоров о том, была ли социально и эстетически приемлемой мебель в конкретном доме или не была. Эта – не была. То есть это я так думала тогда. Теперь-то я все нахожу интересным, потому что живу своей собственной жизнью.

– Не горячись. Итак, тебе не понравился дом. Дом был маленький, а этот «стандартный набор из трех предметов с плюшевой обивкой» был слишком велик, как я понимаю. Расскажи мне о свадьбе. Изначально эта история была посвящена свадьбе, а не креслам и дивану.

– Да, верно. Само бракосочетание прошло великолепно. На невесте было очаровательное платье, как на принцессе из сказки, – тогда как раз в моде были платья кроя «принцесс», мне тоже сшили такое платье из переливчатой тафты, бирюзовой и серебристой, с вырезом сердечком. А на Сюзанне было несколько кружевных юбок, а поверх них еще шелковая, и просто невероятная фата из белых тонких кружев, и живые цветы в волосах – маленькие бутоны роз. И в ее маленькой комнатке просто места не хватало для всей этой лавины чудесных вещей и подарков. У нее была детская прикроватная лампа с Кроликом Питером, евшим морковку. И все эти переливающиеся шелка и кружева… В тот день она выглядела такой прелестной, словно явившейся из другого мира… А у меня была еще шляпа с широкими полями, она очень шла мне… Я надеюсь, ты можешь вообразить себе эти платья, но вот самого дома, самого этого места ты вообразить себе не сможешь.

– Если ты утверждаешь, что я не смогу себе чего-то вообразить, – отвечал джинн любезно; – то для чего же ты мне рассказываешь эту историю? Я не могу поверить, что это и есть та самая история, которую ты никогда никому не рассказывала.

– Вечером перед свадьбой, – продолжала Джиллиан Перхольт, не обращая на него внимания, – мы были с ней вместе в ванной, в маленькой ванной комнате ее родителей. Ванная была выложена кафелем, разрисованным рыбками с развевающимися плавниками и большими мультипликационными глазами…

– Мультипликационными?

– Диснеевскими. Да это все не важно. Очень смешными глазами.

– Смешной кафель?

– Ну, это не важно. Мы, правда, не садились вместе в ванну, но мылись вместе…

– И она захотела заняться с тобой любовью? – спросил джинн.

– Нет, – сказала доктор Перхольт. – Не захотела. Просто я вдруг увидела себя. Сперва в зеркале, а потом опустила глаза и посмотрела на себя. И на нее – у нее кожа была жемчужно-белая, а у меня золотистая. И она была нежная и милая…

– А ты не была?

– Я была безупречна. Как раз в это время, как раз в самом конце своего девичества, перед тем как стать женщиной, я, честное слово, была безупречна.

Она вспомнила, как увидела собственные маленькие прелестные груди, и теплый, плоский, крепкий живот, и длинные ноги, и стройные лодыжки, и талию – ах, ее талия…

– И она сказала: «Кто-то из мужчин сойдет с ума от страсти к тебе». И я готова была лопнуть от гордости – я никогда прежде такого не испытывала и потом никогда. Вся такая золотистая…- Она задумалась. – Две девчонки в жалкой ванной комнате пригородного домишка! – сказала она типично английским неодобрительным тоном…

– Но когда я переменил твою внешность, – сказал джинн, – то ты стала не такой. Ты сейчас очень мила, очень и очень хороша, очень желанна, но ты небезупречна.

– Это было тогда просто ужасно. И я ужасно испугалась. Это было, как…- она вдруг совершенно неожиданно нашла подходящие слова, – как если бы в руках у меня было страшное оружие, острый меч, с которым я не умею управляться.

– О да, – сказал джинн. – Грозная, как полкu со знаменами.

– Но это оружие мне не принадлежало. Я просто невольно поддалась искушению… полюбить себя – полюбить собственное тело. Оно было прелестно. Но нереально. То есть я хочу сказать, оно действительно существовало, оно было самым настоящим, но разумом я понимала, что оно таким ни за что не останется – что-нибудь с ним непременно случится. Я владела им – ив этом было что-то неестественное. Кроме того, я не собиралась жить согласно его законам. – Голос у нее сорвался, она вздохнула. – Я ведь живу скорее головой, чем телом, джинн. И я могу позаботиться о своем разуме. О нем-то я забочусь несмотря ни на что.