Джинн - [11]

— Немного. Все они говорят, что джинны, однажды выпущенные из мест своего заточения, были обычно голодными и мстительными, да к тому же еще и абсолютно не контролируемыми. Дух Али-Бабы считается самым могущественным. Он — атомная бомба своего времени.

— Это все? — спросил я ее.

— Нет, еще одно.

— Давай. Я уже начинаю верить.

Она пожала плечами, как будто ее не интересовало, верю я или нет.

— Джинны пускаются на любые уловки, — сказала она, чтобы задобрить людей и выбраться из тюрьмы — из лампы, бутылки, все равно откуда. Часто, когда их старые хозяева-волшебники умирали, сосуды попадали в руки людей, которые не знали, что это такое на самом деле. Тогда джинны пытались с помощью ужасных чар заколдовать новых владельцев, чтобы они делали то, что им прикажут.

Анна снова достала свою записную книжку и после недолгих поисков протянула мне вырезку из газеты «Лондон дейли телеграф» от 26 апреля 1951 года. Статья быта озаглавлена: «Как ураган пожирал грабителей могил».

Там было написано:

«Трое персидских грабителей, совершивших преступление на кладбище близ Дармура и пытавшихся скрыться с древней утварью из могил, стоимостью свыше полумиллиона долларов, были убиты сильным смерчем, который засосал их машину. Свидетели говорят, что смерч настиг их, когда они ехали по обрывистой горной дороге. Он поднял автомобиль в воздух, на высоту более тридцати футов, после чего награбленная посуда высыпалась из машины и разбилась. Ураган прекратился так же внезапно, как и начался, и люди рухнули на землю. В больнице все трое скончались от полученных травм».

Я протянул вырезку обратно.

— Конечно, это интересно, — сказал я. — Но это ничего не доказывает.

Она вздохнула:

— Для тебя, Гарри Эрскайн, конечно — ничего. Это чистейшая теория, а я и не претендую на большее. Но я все же хотела бы, чтобы ты относился к этому непредвзято и более серьезно.

— О кей. Три бандита погибли, попав в смерч. Таков факт.

— Я и не ждала, что ты примешь все за истину, сказала Анна. — Я просто хочу, чтобы ты понял, что все это я говорю из предосторожности, ведь неизвестно, что находится в том кувшине. Понимаешь, я ведь не спорю. Действительно, все эти сказки про джиннов очень древние, и может, там все придумано. Сама идея джиннов может быть лишь средством выражения страха перед чем-нибудь еще болезнью или взрывом, например. Я не знаю. Лично я верю во влияние волшебства, а если ты не веришь, то прислушайся к моим словам хотя бы из чувства уважения. Люди стали неосторожны за последние две тысячи лет, они уже ни во что не верят. А ведь до сих пор арабы, живущие в пустыне. Сахара, называют смерчи по-особенному.

— Ну-ка, просвети меня.

— Они называют их джиннами или духами, как тебе больше нравится. Они верят в то, что смерчи — это злые духи, танцующие в виде ветра.

Я кивнул:

— Ладно, уговорила. Хоть это мне представляется полнейшей тарабарщиной, но раз ты относишься ко всему так серьезно, будь по-твоему. Буду, как могу, осторожен, а то и меня унесет смерч.

Анна расположилась в старом виндзорском кресле и положила коробку с бумагами на колени.

— Раз уж мы с тобой все обсудили, — сказала она, давай посмотрим все эти бумаги и выудим для себя все, что есть полезного.

— О кей! Я тогда займусь дневниками, что лежат на столе. Ты хоть приблизительно представляешь, когда этот кувшин был ввезен в Соединенные Штаты? Это бы мне помогло найти то, что нужно.

Она оторвалась от записей по древнеегипетской керамике и ответила:

— Думаю, что сорок восьмой или сорок девятый год. Ведь, когда ты был маленьким, эта амфора была здесь. Вот и прикинь, когда ты ее увидел в первый раз.

Я поднял кипу серых листов, скрепленных скоросшивателем.

— Мне только тридцать три года, — сказал я ей. — Не ожидал увидеть мемуары Элизабет Джейн Портман.

Дневник рассказывал о событиях 1954 года. Я наскоро пробежал глазами текст, но в основном записи касались объединенных вещей и не представляли ни малейшего интереса: "Собаки для прогулок; был на обеде у Билли… сегодня отличная погода… ходил на пляж… английский чайник…»

«Вряд ли этот дневник поможет нам», — подумал я.

Я отодвинул подшивка на другой конец стола, чтобы приступить к следующей, и увидел, что на столе, позади первой подшивки, лежала старая курительная пенковая трубка Макса Грейвса с обкусанным концом и остатками табака на дне. Я взял ее, повертел в руках, и тут меня словно холодной водой окатило. Лицо, которое было выгравировано на трубке, ужасная усмехающаяся рожа старого араба, которая приводила меня в детстве в восторг, была начисто стерта, как бы срезана, осталась лишь ровная поверхность. Еще несколько секунд я приходил в себя, затем позвал:

— Анна!

— Что? — Она целиком погрузилась в изучение очередного списка редкостей, привезенных из Порт-Саида.

— Анна, посмотри это, — я протянул ей трубку.

— Ну и что особенного?

— На ней спереди была гравировка — ухмыляющееся арабское лицо. Оно сейчас стерто.

Анна внимательно разглядывала трубку.

— Скорее всего это сделал Макс Грейвс. Помнишь, что нам говорила Маджори о его отношении к портретам?

— Анна, — я старался говорить спокойно, — он очень любил эту трубку. Он бы никогда этого нес сделал. А случайно отколоть гравировку невозможно.