Джихад. Экспансия и закат исламизма - [145]

с обильными цитатами из Корана и, разумеется, Ибн Таймийи, повторял обвинения в адрес «сионистско-крестоносного альянса» и объявлял против него новую стадию борьбы. Соответствующая фетва гласила, что «на каждом мусульманине, способном воевать, лежит индивидуальная обязанность (фард айн) убивать американцев и их союзников, гражданских лиц и военных в любой стране, где это только возможно». 7 августа следующего года, в 8-ю годовщину прибытия американских войск в Аравию по призыву короля Фахда, два синхронных взрыва разрушили посольства США в Найроби (Кения) и Дар-эс-Саламе (Танзания). В результате первого теракта погибли 213 человек (в том числе 12 американцев) и более 4500 получили ранения, итогом второго стали 11 погибших и 85 раненых (но никто из американцев не пострадал). Власти США незамедлительно обвинили в них Бен Ладена: после ракетной атаки 20 августа, уничтожившей химический завод в Хартуме и тренировочные лагеря в Афганистане,[416] Усама был обвинен в заговоре, а его голова оценена в 5 млн долларов. В интервью, которые он давал прессе из своего афганского убежища, он оставил возможность для сомнения в своей прямой причастности к терактам в Африке, хотя и выразил удовлетворение в том, что они имели место.[417]

Кровавые теракты в Найроби и Дар-эс-Саламе были звеньями той же цепи, что и бойня в Луксоре в ноябре 1997 года или аналогичные события в Алжире: оказавшись отрезанным от социальной базы, экстремистское исламистское течение прибегло к терроризму, более или менее «обоснованному» религиозными аргументами, большинство жертв которого не имело ничего общего с конкретным врагом, намеченным «джихадистами».[418] Террор, превращенный в грандиозный спектакль благодаря его широкому освещению в СМИ, давал возможность показать себя борцами за правое дело и, вместо того чтобы эффективно работать над укреплением социальной базы, позволял с помощью телеэкранов вновь завоевать народные симпатии. Однако в долгосрочном плане эта авантюристическая стратегия, которая, если не считать отдельных сиюминутных проявлений сочувствия, порождала еще большую враждебность к данному течению у набожных средних классов. Она могла побудить эти слои только к тому, чтобы полностью отмежеваться от радикального крыла исламизма, зашедшего в политический тупик, и искать другие пути интеграции в современное общество.

Глава 9 Между молотом и наковальней: «Хамас», Израиль, Арафат

Война в Заливе 1991 года и поражение Ирака самым прямым образом сказались на арабо-израильском конфликте. Они заставили политические элиты еврейского государства и ООП начать мирный процесс, в который включилось большинство арабских государств. Сам же конфликт стал рассматриваться сквозь исламскую призму, с тех пор как интифада — восстание, начавшееся в декабре 1987 года, — засвидетельствовала усиление влияния исламистских движений («Хамаса» и отчасти «Исламского джихада»), подорвавших абсолютную до того времени гегемонию ООП. В тот момент, когда радикальные группы в Алжире и Египте вставали на путь насилия, вдохновленные возвращением своих активистов из Афганистана в 1992 году, палестинские исламисты должны были отвечать на серьезнейший вызов — заключение мира с Израилем. Внешне это наносило урон их борьбе, поскольку усиливало их соперников из ООП: последние оказывались во главе государственного образования, признанного мировым сообществом, и могли пожинать осязаемые плоды своей полувековой национально-освободительной борьбы. Однако условия мира, достигнутого в тот момент, когда организация Ясира Арафата была серьезно ослаблена политически (и в финансовом отношении), что сказывалось на ее способности вести переговоры, делали Палестинскую администрацию, располагавшуюся поначалу в Газе, нежизнеспособной структурой, зависевшей от политических капризов правившей в Израиле коалиции. Она грозила превратить автономные палестинские территории в «бантустаны»,[419] а Арафата — в Петэна, что открывало широкие политические перспективы перед «исламской альтернативой», о которой вещал «Хамас».

Таким образом, исламистскому движению предстояло сыграть тонкую политическую партию: оно располагало капиталом внушительной социальной поддержки со стороны обездоленной молодежи, а также торговой буржуазии. Ему оставалось выгодно использовать этот капитал, сыграв на разочаровании от проволочек и нестыковок мирного процесса, а также от авторитаризма и коррумпированности руководителей Палестинской автономии. Ему следовало оказывать постоянный нажим, не впадая при этом в терроризм радикальных исламистских группировок, подхваченных в то время ветром джихада в Египте и Алжире. Между тем в условиях израильских репрессий, копившихся обид и унижений искушение насилием было велико. Оно находило определенный отклик среди молодого поколения, которое вступило в пору зрелости, с головой окунувшись в интифаду с конца 1987 года и отказывалось довольствоваться благими словами или крошками суверенитета, продолжая влачить плачевное существование. В этой политической игре с тремя партнерами, в которой исламисты не только противостояли националистическим лидерам, но и могли улучшить свое положение, успешно провоцируя Израиль на репрессии и демонстрируя тем самым слабость ООП, «Хамас» сумел ловко маневрировать вплоть до вступления в силу в 1994 году положения о Палестинской автономии. «Хамас» сохранил прочную связь со своей социальной базой — набожными средними классами, от имени которых он выступал, и рафинированной исламистской интеллигенцией (частично проживавшей в США), которая формулировала его политический дискурс. Но вскоре «Хамас», как и многие другие исламистские движения, отравленные идеологией вооруженного джихада, попал в ловушку терроризма, в то время как ООП, несмотря на все неудачи, сумела создать хоть какой-то государственный аппарат, а затем организовать всеобщие выборы в январе 1996 года. «Хамас» разделился тогда на два течения: радикальное (и наиболее активное) и умеренное, которое хотело принять участие в новой политической игре, создать партию и перевернуть страницу саморазрушительного насилия. В результате «Хамас» утратил привлекательность в глазах различных социальных классов, поддержка которых в начале десятилетия сделала его самым опасным соперником системы, созданной Ясиром Арафатом.