Джейн, анлимитед - [16]

Ночью Джейн просыпается от какого-то звука, прервавшего сон о Лео Панзавекки. У малыша была лихорадка, он плачет. Его лицо покрыто красными рубцами и пузырями. Кажется, он умирает. «Глупый маленький Лео, – прошептала Джейн. – Это всего лишь ветрянка, она бывает у всех. Ты не собираешься умирать».

Луна сегодня похожа на ломтик апельсина, ее свет пробивается через окно спальни. Гроза закончилась. Что ее разбудило? Дом издал звук, похожий на раздраженное ворчание, словно его вырвали из привычного покоя. Или это шумит что-то внутри Джейн? Трудно сказать. В Доме шумно, кто-то раздраженно ворчит, что его разбудили. Или этот шум исходил от самой Джейн?

Сейчас только четверть четвертого, и это очень плохо, потому что, если Джейн просыпается, ей уже не уснуть. В детстве тетя Магнолия гладила племяннице волосы и предлагала представить, что ее легкие, словно медузы, медленно раскрываются, а затем сужаются, двигаясь в подводном пространстве. «Наше тело похоже на маленький океан», – говорила она. Джейн засыпала, пока тетушка гладила волосы. Она представляла себя тихим и необъятным океаном.

Теперь Джейн спит с синей шерстяной шапкой тетушки, которую та всегда брала с собой, когда ездила в полярные экспедиции. Эта шапка помнила тетю Магнолию живой и здоровой. Она такая шершавая и упругая. Джейн нашла шапку среди прочих вещей, положила себе на лицо и стала дышать сквозь нее. Медузы – древние существа. Джейн тоже может притвориться древней и молчать.

Нет, уснуть уже невозможно. Джейн натягивает пижамную курточку с логотипом «Доктора Кто». Интересно, чем живет этот дом в ночные часы? Любопытство оказывается сильнее предосторожности.

Джейн выходит из комнаты, и ей кажется, что дом наполняется различными шумами. Невнятное бормотание, приглушенный, будто из-под воды, детский смех. В конце концов, большой и старый дом должен издавать странные звуки, поэтому Джейн не придает этому значения. Она даже не замечает, как съежилась, до боли стиснув зубы и не чувствуя собственного дыхания.

Свет от датчиков движения освещает картины, одну за другой, пока Джейн идет к атриуму, – а затем гаснет. Она спотыкается о голову Капитана Полярные Штаны, про которого совсем забыла, тихо чертыхается и движется дальше.

Ворчание дома сменяется доносящимися издалека сердитыми человеческими голосами. Во дворе кто-то спорит. Джейн чувствует дым курительной трубки и осторожно входит в арку с балюстрадами.

Молодой человек в черной кожаной одежде и в мотоциклетном шлеме рассказывает что-то мужчине лет пятидесяти. На нем шелковый халат, в руке трубка. Вот почему Джейн почувствовала запах! Они совсем разные: у пожилого кожа светлая, у молодого – смуглая. Но Джейн сразу понимает, что перед ней отец и сын, уж слишком похожие эмоции написаны на их лицах. Джейн слышит их голоса. Это Октавиан Трэш Четвертый и Рави, брат-близнец Киран. Похоже, он все-таки не ездил сегодня на велосипеде от Провиденса до Хэмптонса.

– Глупыш, – говорит Октавиан. – Конечно, я не продавал твою рыбу.

– Зачем ты это делаешь? – в отчаянии кричит Рави. – Почему ты говоришь со мной как с ребенком?

– А ты не веди себя как дитя, тогда и я не буду так с тобой разговаривать, – припечатывает Октавиан. – Поднял Патрика чуть свет, чтобы он забрал тебя, разбудил меня своими воплями, так еще и скульптура не на месте.

– Прости, но я беспокоюсь о пропавшем Бранкузи. И не поднимал я Патрика, – объясняется Рави. – Он встречал меня, чтобы выпить на Большой земле, и, как обычно, опоздал. И тебя я не будил – ты все равно никогда ночью не спишь.

– Не для того, чтобы встретить тебя здесь пьяного и выслушивать весь этот бред.

– Я не пьян, – отчетливо проговаривает Рави. – Я просто хочу знать, почему рыбы Бранкузи нет в зале для приемов. Нет, не так: я хочу знать, почему тебе все равно, что она пропала?! Ты понимаешь, о чем я говорю? Один раз Айви уже использовала ее для создания подводного царства в своей спальне, и ты позволил ей оставить рыбу у себя на несколько недель, в окружении лохнесских чудовищ из лего.

– Что-то такое припоминаю. – Октавиан уже порядком утомлен разговором.

– Ради всего святого, отец, она же стоит миллионы. Это же твоя покупка! Где она, черт возьми?!

– Я думаю, миссис Вандерс решила, что статуе будет лучше в другом месте, и перенесла, – объяснил Октавиан. – Или изучает ее. Удивительно, как ты и Ванни поддерживаете дух искусства в этом доме. Она заставила меня вернуть гобелен семнадцатого века какому-то старикашке из Форт-Лодердейла.

– Конечно. – Рави раздражен. – Потому что этот гобелен был куплен твоим уважаемым дедушкой во время холокоста, а потом украден нацистами. И как у нее хватило смелости?!

– Меня забавляет, что ты так злишься из-за этого, – усмехается Октавиан. – Я знаю, что ты замышляешь вместе со своей матерью. Как ты объяснишь происхождение тех произведений искусства, которые она тебе привозит?

Рави стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на отца без всякого выражения.

– Это не повод сомневаться в Бранкузи, – отвечает он невозмутимо. – Мы с Ванни и так знаем, что это подлинник.

– Но ты же не думаешь, что его могли украсть?