Джентльмены - [37]

Я выбрал лучшие, на мой взгляд, строфы из этой длинной и неровной баллады.

Так много цветов я собрал,

Что не счесть.

Ими блистал июнь —

Пора ярчайшего кокетства.

Прекраснейшие цветы

Цветут бесконечно долго.

Ярчайшая красота

Всегда одинока.

Так много цветов я дарил Тем, кто хранит их,

Друзьям детства —

Этой жестокой поры,

Прекраснейшие цветы…

Так много песен сложил я

Тем, кто поет,

Но не осталось никого

Из той поры —

Поры банальностей.

Тема находит развитие в продолжении стихотворения, равно как и в других текстах сборника. Мы слышим восхваление цветов, прославление природы, но это лишь видимость. Среди пышноцветных строк скрывается представление о Художнике, хранящем природу, указывающем людям на красоту мира. Юный Лео Морган говорит о том, что переживания должны трансформироваться, перевоплощаться в словах Художника, чтобы человек смог увидеть скрывающуюся за ними действительность. Цитата, которую приписывают Ницше, несомненно, знакома образованному читателю: «Искусство не есть имитация природы, но ее метафизическое дополнение, превосходящее природу и преодолевающее ее…» Сложно себе представить, что эти слова были знакомы юному Моргану, но интуитивно он наверняка понимал, что речь идет о преодолении — ему предстояло преодолеть самого себя.

Сквозная тема сборника — засушенные растения, гербарий, который мальчик собрал во время долгих прогулок с сумкой натуралиста по цветущим лугам ранними утренними часами в июне, «в пору ярчайшего кокетства», когда цветы краше всего, а роса все еще хранит яркость и свежесть земли и цветов. Но более всего поэт наслаждается красотой природы, засушив растения под прессом и поместив в гербарий, систематизированный по Линнею, с подробными описаниями.

Жизнь достигает наивысшей красоты, высушенная и сжатая до бледного и хрупкого знака на грубой бумаге. Лишь оказавшись в гербарии, жизнь обретает смысл и значение, занесенная в каталоги и зарегистрированная в виде слов, — растения стали знаками, каллиграфией, как буквы.

Итак, сборник «Гербарий» полон латинских названий, точных наблюдений и замечаний, которые свидетельствуют о близких отношениях поэта с природой. Удивительно то, что эта строгая последовательность, эта сдержанная и четкая форма не стала камнем преткновения для такого юного и неопытного поэта. Лео Морган бесстрашно преодолевал преграды синтаксиса, как настоящий мастер, и читателю оставалось лишь поддаться его ребяческому шарму.

Можно добавить, что магическое повторение однотипных словосочетаний — «жестокая пора», «пора банальностей», «пора кокетства» — стилистический прием, которым отмечены все произведения Лео Моргана. Он производит впечатление одержимого магией слов, повторами и двусмысленностями, подобно некоторым маньякам.

Но вернемся к нашему «Уголку»: Лео Морган прочитал «Так много цветов» строфу за строфой так, что у слушателя и в самом деле могло возникнуть ощущение отработанности пауз, дикции и деления на фразы. Публика в студии была вне себя от восторга, у Хиланда блестели глаза, он кричал, как никогда, в забытьи демонстрируя студийную гарнитуру. Это было по-тря-са-ю-ще! Лео Морган, вундеркинд! Хиланд вопил, сверкал и бурлил от удовольствия. За кулисами бодрый ассистент в белом халате похлопал Лео по спине и сказал, что завтра малыш проснется знаменитым. Ассистент оказался прав: телезрители были в восторге, у шведов появился новый любимчик, которому пару недель предстояло греться в лучах славы — до тех пор, пока пресса не нашла новый самородок и не отправила Лео на помойку.

Вследствие телевизионного успеха сборник стихов «Гербарий» вышел новым тиражом, по улице Брэнчюркагатан без конца сновали бестолковые журналисты, которые хотели взять интервью у юного поэта, а известный композитор положил несколько стихотворений Лео на музыку, после чего произведения были исполнены выдающейся оперной певицей и записаны на пластинку.

Успех состоялся, но Лео Морган был не из тех, кто теряет голову от похвал. Он сохранял полное хладнокровие: эта его особенность была заметна уже в начальной школе, где он был одним из первых учеников, в отличие от сангвинического брата, который в детстве с трудом писал собственное имя.

Но Лео оставался мальчиком, собирающим растения, даже после того, как эти растения стали знаками и буквами в известном сборнике стихов. Несмотря на верность детству, само писательство стало знаком преждевременного и печального прощания с «порой банальностей». Лео понял, что детство не вернется, и это горькое осознание вынуждало его раз за разом обращаться к магии слов, чтобы вновь пережить утраченное. Речь шла о становлении человека, о том времени, когда дитя становится человеком. Как это ни удивительно, дети в нашей культуре не являются людьми. Дети — карлики, гномы, загадочные и непостижимые существа, вот почему взрослые говорят с детьми на таком странном языке, универсальном перинатальном наречии, которое якобы должно нравиться детям. Единственное, что дети хотят знать, — это имена и факты, поэтому детям сообщают имена и факты, стимулируя их любознательность, а взросление — по крайней мере, со стороны, — состоит в обуздании этой любознательности и жажды открытий.