Джентльмены - [15]

— Возьми с собой ром, — произнес кто-то у меня за спиной, прервав мои размышления о «Красной комнате» легким тычком; обернувшись, я увидел Генри в полном обмундировании. — Чай с ромом, — повторил он, протягивая мне термос с благоухающим напитком.

— Ты все-таки решился!

— Сартр такой сложный. Чем дальше, тем сложнее. Наверное, я все же больше практик.

Мы так усердно репетировали «Дроппен Дрипп» и пару других шлягеров, что овладели репертуаром едва ли не лучше, чем полагается. Мы исполняли номера слишком профессионально, и Генри считал, что нам следует намеренно фальшивить, чтобы производить впечатление настоящих любителей.

Настало время снимать наш эпизод в фильме. Следуя кратким инструкциям Лизы, утром мы сели на поезд в Сёдерхамн и уже к обеду были на месте.

Генри утверждал, что судьба должна быть благосклонна к нам. Гороскоп дня пророчил ему судьбоносные перемены. «Будьте осторожны — вы имеете дело с мощными силами», — предупреждали астрологи, и Генри однозначно истолковал эти слова в свою пользу.

Мне открылся новый мир — мир кино, где царят суета и блеск. Генри ни на шаг не отступал от этикета, позаботившись о том, чтобы нас приняли, как настоящих звезд. Он, как обычно, был одет так, что реквизит не мог ни добавить, ни отнять естественности его облика. К тому же, он совсем недавно посетил цирюльника, который обновил его мальчишескую прическу с пробором — Генри был верен ей с начала пятидесятых.

Со мной дело обстояло хуже. Сдав меня гримерше, Генри отвел ее в сторонку для небольшого разговора.

— Я не могу, ты же знаешь, — повторяла она, но Генри просил и требовал, и наконец она сдалась и пообещала что-то, о чем я мог лишь догадываться. Они с Генри знали друг друга много лет.

Гримерша — разумеется, раздраженная, — вернулась к моей ничтожной персоне и прическе. За несколько минут ей удалось выстричь из меня образец начала шестидесятых — эпохи, когда «Битлз» еще не обогатились, а парикмахеры не обеднели.

После изнасилования, которому подверглась моя голова, мне пришлось облачиться в именно такие отвратительные серые териленовые брюки, именно такую противную нейлоновую рубашку с сетчатой подкладкой, именно такой галстук из наппы и именно такие остроносые башмаки, которых я опасался с самого начала. Но кино есть кино. Некоторым актерам приходится неделями голодать, чтобы войти в образ доходяги. Некоторые режиссеры мучают своих актеров, обвиняют их во всех грехах, а потом льстят, чтобы довести бедняг до нужного состояния. Лишения — часть этой работы. Звезды кино не только восседают в шезлонгах с золотыми табличками и пьют шампанское. Пожалуй, одна только Гарбо элегантно выходила из повозки, в костюме и гриме, перед самым началом каждого дубля. Во всяком случае, так утверждал знаток творчества Гарбо Биргер из комиссионки «Мёбельман» — но об этом я расскажу позже.

— Сильно! — воскликнул Генри, увидев меня в новом обличье. — Настоящий панк! Попроси, чтобы тебе отдали костюм после съемок. Это сейчас самое то.

Генри расхаживал по студии как дома, беседовал с режиссерами, осветителями, техниками и прочими служителями кино. Со многими он был в дружеских отношениях, народ смеялся и кивал, стоило Генри подойти ближе.

— Это моя последняя находка, Класа, настоящий самородок! — Генри подтолкнул меня к режиссеру по имени Гордон, который, признаться, разочаровал меня. Я ожидал совсем другого. Я всегда думал, что режиссеры — эгоцентричные демоны, истязающие коллег. Но этот Гордон, по всей видимости, принадлежал к новой школе, он был совсем иным: ходил на цыпочках и разговаривал шепотом, словно стесняясь собственной незначительности. Он слабо и неуверенно пожал мою руку своей потной ладонью, сказав, что я идеально подхожу на роль.

— Ты… ты… Ты как две капли воды похож на моего друга детства, — говорил он. — Они, он… этот фильм, это очень личное… Мне нужно… нужно разобраться в самом себе… — продолжал он до тех пор, пока кто-то не отвлек его внимание.

Генри, казалось, разделял мое мнение насчет Гордона; мы как ни в чем не бывало расхаживали по старому залу, разглядывая девчонок. В этом эпизоде изображались приготовления к школьным танцам, атмосфера должна была быть беспокойной, полной нетерпеливого ожидания — а уж что-что, а нервное настроение Гордон создавать умел. Никто ничего не знал, и если бы не Лиза, никакого фильма, наверное, и не получилось бы.

Спустя четыре часа ожидания, шушуканья и переговоров наконец начались съемки. Звезды — профессионалы, которые должны были служить приманкой для публики, — вовсе не сердились. Они привыкли к ожиданию. Директора школы должен был играть один из моих любимых актеров. Когда он прошествовал из гримерки, остальные утихли и потупили взор: его самоуверенность была отвратительна, но люди все равно тянулись к нему, как к пропасти, в которую во что бы то ни стало надо заглянуть.

Гордон шепотом отдавал указания, группировал актеров, а мы с Генри взобрались на сцену и принялись репетировать «Дроппен Дрипп» и прочие забытые шлягеры.

Первый дубль завершился фиаско. Мы с Генри отработали на ура, но у исполнительницы главной роли задралось платье на спине. Гордон, разумеется, оценил этот момент, но что-то все же было не так. Однако после пяти дублей все вышло как надо.