Джентльмен - [33]

Пришлось капитану убраться восвояси. Но кроме холодочка, а может, и подозрения, с каким встретил его Насуфов, не укрылось от внимания Шатева еще кое-что: бармен разглядывал его с предельной внимательностью, словно желая запомнить. А всех «шестерок» как ветром сдуло.

24 октября, четверг

Вечером Бурский позвонил Лилкову:

– Эй, борзописец, не желаешь еще разочек посмотреть на лучшие в мире горы?

– Излишний вопрос. Всегда готов. Уж не открываете ли вы новый автомобильный маршрут: София – Старая Церковь?

– Тебя шеф отпустит?

– Я замещаю главного – его вызвали в столицу, на очередную перековку. Так что нынче я сам решаю, сочинить ли очерк о дровосеках или эссе о надоях молока на высокогорных пастбищах. Когда тебя ждать?

– Выезжаю в шесть тридцать.

– В восемь ноль-ноль кофе будет на столе. Чао.

Через полтора часа бешеной автомобильной гонки Бурский позавтракал у друга, а затем оба сели в машину. Свежий осенний ветерок продувал насквозь, пришлось включить печку. Когда тронулись в путь, Лилков закурил и, подняв воротник плаща, сказал:

– Я решил взять у тебя интервью. Ты не против? Бурский пожал плечами.

– Вероятно, тебе известен один из принципов журналистики: ненаписанные материалы не публикуются, неопубликованные – не оплачиваются. Записывать тебя я не буду, печатать – тоже. Как видишь, интервью вполне бескорыстное.

– Вопрошай, – разрешил майор.

– Вопрос первый. Ты давно уже кандидат юридических наук, это дает тебе большие возможности развернуться в жизни. Почему ты ими не пользуешься?

– Пользоваться?

– Я в хорошем значении! Ты мог бы работать в НИИ. Или стать судьей, прокурором. Работенка культурная, всеми опять же уважаемая… А то, чем занимаешься ты, не только не уважают, но даже и побаиваются.

– Ты ведь, Пухи, сам как-то мне объяснял, в чем разница между автором и редактором. «Кто может – пишет. Кто не умеет – редактирует». Я ничего не спутал?

– Ты конец позабыл! Конец – такой: «А кто и редактировать не способен, сочиняет критические статьи. И уж на самом последнем месте – преподающие литературу».

– Ну, у нас – нечто подобное: одни (первые!) раскрывают обстоятельства преступления, отвечают на классических семь вопросов: что, где, когда, кто, почему, каким способом и, наконец, с чьей помощью. А после них другие – вторые, третьи, четвертые и прочие – оформляют, предлагают, обвиняют, решают, исполняют, судят, милуют и все такое прочее! И все это в зависимости от деятельности первых. Да, я хочу быть среди первых! Среди тех, кто раскрывает преступления, кто решает логические задачи, подбрасываемые жизнью.

– Да все мы ежедневно решаем задачи, подбрасываемые житьем-бытьем, – возразил Пухи.

– Ладно, можно сказать и поскромней – преступником.

– Логические задачи… Ты что, в шахматы играешь с твоими… э… клиентами?

– Шахматы не шахматы, а сложностей у нас под завязку: и логических рассуждений, и необходимости предвидеть ходы противника. Во-первых, противник не всегда играет белыми, во-вторых, в этой игре нет правил, вообще никаких, и каждая фигура ходит туда, куда ей заблагорассудится… Я начинал с ненависти, с чувства мести. Мы с тобой уже знали друг друга, когда чьи-то разнузданные сыночки изнасиловали подругу моего брата. И он, понимая, что не сумеет разоблачить и наказать их, покончил с собой. Ему было восемнадцать… Но я жив. И хорошо, что я – жив. Иначе сколько негодяев гуляли бы сейчас на свободе, а не сидели в тюрьме!

– И до сих пор – ненависть и месть?

– Говорю же: с этого я начинал. Теперь поутихло. На смену ненависти пришло интеллектуальное отношение к социальной гигиене, к профилактике. Порою и жалость испытываю к преступникам, особенно когда судьба – наследственная предопределенность, социальные условия – была к ним жестока… И тогда я думаю: ведь если бы я оказался в таких же генетических и социальных условиях, а он – в моих, ведь я бы… я был бы преступником, а он бы меня преследовал, наказывал. Но такое приходит в голову редко. Обычно я смотрю на преступление как на болезнь, а себя ощущаю кем-то вроде хирурга. Или вот еще сравнение – тараканы: они не виноваты, что родились тараканами, но мы-то их истребляем!

– Только тогда, когда они начинают нас одолевать, правда?.. И последний вопрос интервью: были в твоей жизни выдающиеся события?

– Только одно, в самом начале, при рождении – первого июля тысяча девятьсот пятьдесят первого года. Пояснять надо?

– А что пояснять? Дата как дата…

– Нет, брат, это первый день второй половины первого года второй половины нашего столетия.

– Мать честная. Как ты этакое придумал?

– Не придумал. Вычислил, борзописец.

– Ох, не завидую я твоим противникам по игре.

Машину оставили перед отелем-рестораном «Горицвет» и, не заходя туда, отправились к сторожу. Дома была только Пенка. Оказывается, Иван пошел звонить в Софию. Пенка указала им конфискованную дачу, где нижний этаж приспособили под почту и даже табличку повесили «Почта – Телефон – Продажа газет и журналов». Сезон кончился, и почтовый начальник отправился в лес на заготовку дров.

На подходе к почте они увидели Ивана, который кинулся им навстречу с радостным воплем: