Джентльмен Джек в России. Невероятное путешествие Анны Листер - [109]

».

За столом у Чекмаревой англичанки не только ели, но и вкусно беседовали – о многом, но чаще о дамском: базарах, журналах, тканях, погодах, модах и, конечно, кулинарии. Полковница говорила с той же поспешной жадностью, с которой ела. Анна едва поспевала за резвым бегом ее хаотичной (очень женской) мысли – факты срывались с уст неутомимой полковницы, словно шелуха жареных семечек. Анне хотелось запомнить и записать все – цены на шелка и абрикосы, названия украшений и замысловатые имена купцов, когда у них начинается сезон балов и когда сезон ветров, как ехать на арбе, не повредив костюма, торговаться с армянином, не повредив ума, и слезать с верблюда, не повредив дамской репутации.

«Она показывала нам свои шали и между прочим одну, которую назвала engelsheil – турецкая мануфактура, из верблюжьей шерсти, такие носят дамы в Турции, сказала, что ей нет сноса». Чекмарева хвасталась своими полувосточными вещами и великодушно оставляла их, чтобы мисс Уокер сняла для себя мерку: «Все утро Энн и Чекмарева были ужасно заняты – до и после завтрака они раскраивали и шили kaksiveika, кацавейку, тип короткой широкой турецкой шубки, по образцу и меркам кацавейки мадам Чекмаревой».

Они говорили и о поездке в Персию. Полковнице их планы показались смелыми, но реальными. Среди ее знакомых, между прочим, было немало столь же храбрых дам, путешественниц и военных: «Чекмарева рассказала, что в Петербурге сейчас живет примечательная особа, писатель и улан, служившая под началом полковника Брусилова. Император Александр I лично наградил ее орденом Cвятого Георгия (если я правильно услышала). Ее женскую фамилию Дурова он повелел заменить на мужскую – Александров, в свою честь». Анна покачала головой – увы, они не встречались с ней в столице и даже ничего не слыхали. И про себя пожалела, что упустила пикантную возможность посмотреть на даму-офицера. Впрочем, они еще доберутся до Петербурга – там их приятели, там ее Софья. В следующий раз она непременно пожмет мужественную руку госпоже Александрову.

Чекмарева, щеголиха и модница, держала гарем ушлых, змееподобных торговцев, сребролюбивых, угодливых и послушных, словно ханские наложницы. По хлопку ладоней они сказочным образом возникали в покоях полковницы вместе с бездонными коробами, откуда вытягивали парчу, меха, извлекали ковры, золото, витражи, опахала, серебро, зеркала, волшебные восточные драгоценные камни всех оттенков, названий и форм: «Ювелир показал мне кольца, перстни, наперстки, украшенные эмалью, – по 9 рублей серебром за штуку, прелестную эмалевую кружечку – за 30 дукатов или 90 рублей серебром. Мадам Чекмарева лично помогала нам выбирать драгоценные камни (изумруды и рубины) и упорно торговаться. В конце концов мы остановились на 13 дукатах и 1 рубле серебром за брошь, которую он обещался сделать за 10 дней… Потом пришел человек с тканями “тармалама” – я купила один отрез (14 аршин), он просил 30 рублей серебром, я сопротивлялась, возражала и в итоге купила отрез за 28 рублей серебром… Потом пришел какой-то индиец с кольцами из черепахового панциря. Я взяла одно – на время, попробовать его в носке. Потом вновь пришел ювелир – принес сделанную брошь – не такая красивая, как я ожидала: две персидские буквы со знаками (гласные буквы) и точками. Синие буквы на белой эмали, а должны были быть золотыми, но я выразила мое удовольствие и заплатила 40 рублей серебром».

Чекмарева знала все базары и всех на базарах. Она вечно что-то придумывала, устраивала званые обеды, экскурсии и увеселительные поездки – развлекала себя и гостей как могла. 20 мая отвезла англичанок в Общественный сад на обряд благословения святой водой. На следующий день пригласила на церковную службу в честь святого Николая, оказавшуюся длинной, монотонной и ужасно неинтересной.

Двадцать третьего мая подруги вместе с неутомимой Чекмаревой поехали смотреть на бриг «Аракс», стоявший в бакинской бухте. Их сопровождал командир корабля, капитан-лейтенант Владимир Фофанов, – крупный, рыжий, грубый, дравший с команды три шкуры. Меж собой матросы называли его Фофан, кляли последними словами и пугали молодых, еще не покалеченных «крючков» рассказами о том, как он педантично, одним богатырским ударом вышибал десяток зубов, как сек за любую оплошность и какие увеселения устраивал – скручивал провинившихся в веревочные мешки и подвешивал на реях, и так они висели час, два, иногда сутки. Эту капитанскую умору матросы прозвали «райскими садами Фофана».

Рыжий капитан-лейтенант помог гостьям взобраться по трапу и провел по бригу. Листер не могла ни к чему придраться – все вычищено, вымыто, отполировано, будто «Аракс» спустили на воду только вчера, хотя он крейсировал уже год: «Всюду чистота и хороший порядок. 12 орудий, но гнезд 14. Помимо Фофанова здесь еще 3 офицера, 40 матросов, хотя фактически 35 – пятеро отправлены на берег обставлять дом капитана. Бриг очень хороший, вместительный салон, хорошая спальня рядом с кают-компанией для Фофанова и его супруги, дамы 21 года, – они женаты 6 лет. В каюте Фофанова два книжных шкафа с французскими переводами Байрона, Вольтера, Руссо и т. п. У каждого офицера своя каюта. Один из них, мичман [Машков], хорошо рисует, он сын художника, создавшего картины о Польской кампании. Мичман также собирает раковины и принес несколько коробок с ракушками, найденными у Каспия. Фофанов выбрал и подарил мне несколько. В их кают-компании я не могла распрямиться – низкие потолки. В кормовой части брига есть большая кухня с очагом для готовки, а также маленькая каюта шкипера и счетовода. В трюм не заглядывала