Джентльмен что надо - [87]

Будто ощутив кардинальное изменение хода ее мыслей, Ралей встал и собрался уходить.

– Утром я пришлю к вам на корабль свежих фруктов и сахара, – сказала Дженис.

Ей явно нелегко было говорить, и от этого голос ее был невыразительный, напряженный. На сей раз она знала точно, что больше уже никогда не увидит его. Его новое появление в ее жизни походило на повтор первой строки песни в конце ее; на печальное, но неизбежное рондо.

И Ралей, прижимая ее руку к своим губам, взглянул на нее и этим взглядом, казалось, выдал свое полное понимание всего – и ее прошлых грез, и ее сегодняшнего горя. Даже слова благодарности в его устах звучали не просто как благодарность за гостеприимство и за те дары, которые она принесет завтра утром на корабль, в них прозвучало нечто гораздо более значительное.

Дженис проводила его до двери и затем словно во сне побрела к своему креслу на веранде. Луна светила с высоты ярким светом, и Дженис разглядела обезьянку, которая держала что-то в лапках и забавлялась игрушкой. Хозяйка рассеянно позвала ее, и та покорно спрыгнула к ней на колени и положила на них хрустальный шар. Дженис с криком вскочила на ноги. Ужас, накативший на нее от увиденного в глубине шара, с которым она должна была и сумела справиться, при Ралее, теперь поразил ее в самое сердце. В то время как черный евнух, задохнувшись, спешил к ней из дома на помощь, она потеряла сознание и свалилась к его большим босым ногам.

Ралей возвращался на свое судно. Даже эта встреча, напоминание о далеких днях юности, не взволновала его. Он вспоминал уже о ней, как вспоминают о приснившемся сне – будто в тумане. Она, конечно, что-то значила для него, что-то очень важное. Но его прежде такой живой ум безжалостно притупили многие тяжкие годы жизни, никогда не оставлявшие его каждодневные заботы. Медленно шагая в эту светлую, теплую ночь по чужому острову, он гадал, способен ли он будет когда-нибудь еще к сильным чувствам.

Глава тридцатая

ТРИНИДАД. ДЕКАБРЬ 1617 – МАРТ 1618 ГОДА

В лучах заката – алые паруса.

Мотая головой по жесткой подушке, он тихо стонал. Вот уже в четвертый раз за это утро Ралей пытался слезть со своей койки, но валился обратно в нее от такой слабости, с которой не могла справиться никакая решимость. И теперь, когда нетерпение сводило его с ума и заставляло трепетать и останавливаться его сердце, он должен был еще один день провести в постели. Целые сутки, двадцать четыре часа, за которые он мог бы сделать так много. По-видимому, тот проклятущий шар предсказывал правильно. Он был предупрежден о подстерегавшей его болезни.

Тихо вошел Кеймис и встал в дверях, пытаясь определить, спит ли его патрон.

– Входи же, – нетерпеливо воскликнул Ралей, – я хочу поговорить с тобой.

– Как вы чувствуете себя сегодня? – тихо спросил Кеймис.

– Все еще дьявольски плохо. Как дела у остальных больных?

– Четыре поправляются. Еще двое… – Он прикусил язык, испугавшись невесть какого воздействия подобной информации на страдальца.

– Умерли? Значит, на «Судьбе» осталось всего сорок два человека. Кеймис, это невыносимо. Мы тут валяемся, а люди мрут каждый Божий день, а испанцы с каждым днем становятся все сильнее. Сегодня я должен встать. Я должен встать. Я только что пытался, но не смог. Но, может быть, с твоей помощью…

– Я не осмелюсь помогать вам, – угрюмо ответил Кеймис. – Помочь вам подняться с постели означает помочь вам лечь в могилу.

– Кеймис, ты обязан. Ничего другого не остается. Если рука друга поможет мне хотя бы подняться на ноги, с остальным я справлюсь сам. Ты же знаешь, что значит для меня эта проволочка. Умоляю тебя, помоги мне.

– Хорошо, – сказал моряк, глубоко задетый словами Ралея. – Вы тоже знаете, что значит для меня эта задержка.

Он подошел вплотную к койке, обхватил сильными руками худые плечи, ощутив при этом каждую выступающую косточку, жар, исходящий от тела, и пот, выступивший на плечах. Ралей с трудом опустил ноги с края койки и поднялся на ноги, хватаясь за Кеймиса, как утопающий хватается за соломинку. Кеймис увидел, как сильно прикусил он свою нижнюю, покрытую бородой губу и как на испещренном морщинами лбу выступил холодный пот. Ралей отпустил поддерживавшее его плечо и, тяжело дыша, сказал:

– Ладно. Оставь меня. Теперь я сам.

Кеймис очень осторожно отпустил его руку.

– Подай, пожалуйста, мне штаны.

Моряк потянулся за темными, моряцкими одеждами, сменившими пышные придворные наряды. Но Ралей, протянув руку, чтобы взять их, как сноп, рухнул на пол.

Кеймис легко, словно перышко, поднял его и снова уложил в постель. Глаза Ралея были закрыты, он по-прежнему крепко прикусывал зубами нижнюю губу. Это было лицо мертвеца.

Бутылка рома стояла на ящике возле койки, Кеймис взял ее, открыл и своей далеко не нежной рукой разжал зубы Ралея. Острый запах спирта распространился по каюте, когда жидкость из бутылки пролилась на грудь и подбородок больного. Вторая попытка оказалась более удачной, Кеймис видел, как задвигался кадык на шее Ралея и как он сделал один глоток, и через минуту-две ресницы его дрогнули, и он произнес слабым голосом:

– Все бесполезно. Присядь на минутку, друг. Я должен изменить наши планы.