Дженни Герхардт - [11]

— Идите-ка сюда поближе, Дженни.

Она подошла, и он вдруг взял ее за руку.

— Ну-ка, Дженни, — сказал он, весело и пытливо глядя ей в лицо, — скажите, что вы обо мне думаете?

— Не знаю, — ответила она, застенчиво отводя глаза. — А почему вы спрашиваете?

— Нет, знаете, — возразил он. — Есть же у вас какое-то мнение обо мне. Вот и скажите, какое?

— Никакого нет, — простодушно ответила она.

— Нет, есть, — повторил он; ее явная уклончивость забавляла его и вызывала любопытство. — Должны же вы что-нибудь обо мне думать. Что же?

— Вы спрашиваете, нравитесь ли вы мне, да? — бесхитростно спросила Дженни, глядя сверху на львиную гриву черных с проседью волос, благодаря которой красивое лицо сенатора казалось почти величественным.

— Да, — ответил он, немного разочарованный.

Ей не хватало умения кокетничать.

— Ну, конечно, вы мне нравитесь, — с милой улыбкой сказала она.

— И вы никогда больше ничего не думали обо мне?

— Я думаю, что вы очень добрый, — ответила Дженни, робея еще больше; она только теперь заметила, что он все еще держит ее руку.

— И это все? — спросил он.

— Разве этого мало? — сказала она, и ресницы ее дрогнули.

Сенатор смотрел на девушку, и ее ответный взгляд — веселый, дружески-прямой — глубоко волновал его. Он молча изучал ее лицо, а она отвернулась и поежилась, чувствуя, хотя едва ли понимая все значение этого испытывающего взгляда.

— Ну, а я думаю, — сказал он наконец, — что вы замечательная девушка. А вам не кажется, что я очень милый человек?

— Кажется, — без запинки ответила Дженни.

Сенатор откинулся в кресле и рассмеялся — так забавно это у него получилось. Она с любопытством посмотрела на него и улыбнулась.

— Чему вы смеетесь? — спросила она.

— Вашему ответу. Хотя мне не следовало бы смеяться. Вы меня ни капельки не цените. Наверно, я вам совсем не нравлюсь.

— Нет, нравитесь, — серьезно ответила она. — Вы такой хороший.

По ее глазам было ясно, что она говорит от души.

— Так, — сказал он, мягко притянул девушку к себе и поцеловал в щеку.

Дженни ахнула и выпрямилась, изумленная и испуганная.

Это было нечто новое в их отношениях. Расстояние между Дженни и государственным деятелем мгновенно исчезло. Она увидела в нем то, чего прежде не замечала. Он сразу показался ей моложе. Он относится к ней как к женщине, он в нее влюблен. Она не знала, что делать, как себя держать.

— Я испугал вас? — сказал он.

Она посмотрела на этого человека, которого привыкла глубоко уважать, и с улыбкой ответила только:

— Да, испугали.

— Это потому, что вы мне очень нравитесь.

Подумав минуту, Дженни сказала:

— Мне надо идти.

— Ну вот, — жалобно сказал Брэндер, — неужели вы из-за этого убегаете?

— Нет, — ответила она, почему-то чувствуя себя неблагодарной, — но мне пора. Дома будут беспокоиться.

— А вы не сердитесь на меня?

— Нет, — сказала она чуть кокетливо, чего прежде никогда не бывало.

Она почувствовала свою власть над ним, и это было так ново, так удивительно, что оба они почему-то смутились.

— Как бы то ни было, вы теперь моя, — сказал сенатор, вставая. — Отныне я буду заботиться о вас.

Дженни приятно было это слышать. «Ему впору творить чудеса, — подумала она, — он настоящий волшебник». Она оглянулась, и при мысли, что перед нею открывается такая новая, удивительная жизнь, у нее закружилась голова от радости. Не то, чтобы она вполне поняла, что он хотел сказать. Наверно, он будет добр и великодушен, будет дарить ей прекрасные вещи. Понятно, она была счастлива. Она взяла сверток с бельем, за которым пришла, не замечая и не чувствуя несообразности своего положения, а для Брэндера это было горьким упреком.

«Она не должна разносить белье», — подумал он. Нежность и сочувствие поднялись в нем горячей волной. Он взял ее лицо в ладони, на этот раз как добрый покровитель.

— Ничего, девочка, — сказал он. — Вам не придется вечно этим заниматься. Я что-нибудь придумаю.

С того дня их отношения стали еще более простыми и дружескими. Когда Дженни пришла в следующий раз, сенатор, не задумываясь, предложил ей сесть на ручку его кресла и стал подробно расспрашивать о том, как живут ее родные, чего хочет и о чем мечтает она сама. Он заметил, что на некоторые его вопросы она отвечает уклончиво, особенно о работе отца. Ей стыдно было признаться, что отец ходит по дворам и пилит дрова. Опасаясь, что тут скрывается нечто более серьезное, Брэндер решил в ближайшие дни пойти и узнать, в чем дело.

Так он и поступил в первое же свободное утро. Это было за три дня до того, как в конгрессе началась ожесточенная борьба, закончившаяся его поражением. В оставшиеся дни все равно уже ничего нельзя было предпринять. Итак, Брэндер взял трость и зашагал к дому Герхардтов; через полчаса он уже решительно стучал в их дверь.

Ему открыла миссис Герхардт.

— Здравствуйте! — весело сказал он и, заметив ее смущение, добавил: — Можно войти?

При виде необыкновенного гостя добрая женщина совсем потерялась; она потихоньку вытерла руки старым заплатанным фартуком и наконец ответила:

— Да, да, пожалуйста, войдите.

Забыв закрыть дверь, миссис Герхардт торопливо провела сенатора в комнату и, придвинув стул, пригласила его сесть.