Дженни - [20]

– Я знаю!.. Ты ничего не боишься!.. Как хорошо, когда есть защита…

И от этих слов Питер стал спокоен.

– Ну, Питер, – сказала она совсем другим тоном, – я могу тебе помочь только одним. Давай тренироваться. У нас еще три дня. Потом он позовет меня ночью, с улицы.

– А выйду я, – сказал Питер.

– Помни, – снова начала Дженни, – он не будет биться честно.

– Знаю, – сказал Питер. – А я буду.

Дженни глубоко вздохнула. Все-таки она не совсем понимала людей.

– Что ж, – сказала она, – давай тренироваться.

Так начались страшные дни. Питер учился защищать себя и убивать другого. Когда ов увидел в первый раз красную полоску на белой манишке, он чуть не отказался от своего замысла и горько плакал. Но Дженни была тверда. Она не давала пощады ни ему, ни себе, и они бились целый день, а ночью на императорском ложе зализывали друг другу раны.

На третий день занятий не было, и Дженни не позволила Питеру есть. Он спал до вечера, она его грела, а иногда вылизывала всего, целиком. Уже совсем стемнело, когда Питер вскочил. Голова у него была ясная, он ощущал свою силу. Скорее чутье, чем зрение, подсказало ему, что Дженни рядом. Не оборачиваясь к ней, он обратился в слух.

Тогда и услышал он приглушенный голос и узнал его.

– Дженни, выйди ко мне… ко мня-я-у!..

Питер глухо зарычал и пополз к отверстию. Дженни что-то причитала ему вслед, а он, весь подобравшись, полз на брюхе туда, откуда слышался истошный крик.

Уже рассвело, когда Дженни спрыгнула наконец с кровати и закричала:

– Питер, Питер! Что он с тобой сделал?

Питер сказал ей:

– Я его убил. Кажется, и он меня убил. Прощай.

Она лизала его и поливала слезами. Он сказал еще:

– Где ты, Дженни? Я тебя не вижу…

– Питер, Питер! – взывала она. – Не оставляй меня, не надо.

Глава 25. КАК ЭТО ВСЕ КОНЧИЛОСЬ

– Питер, Питер, – слышал он сквозь тьму – Не оставляй меня, не надо…

Ему было бы легче уплыть туда, где нет ни боли, ни битвы, ни бездомных ночей. Он очень устал. Но голос не отпускал его:

– Питер… Питер… вернись ко мне!..

На секунду он увидел белый потолок и какие-то лица. Он закрыл глаза. Свет был слишком ярок, а когда он снова открыл их, он увидел почему-то не Дженни, а маму.

– Питер, Питер!.. – взывал все тот же голос. – Ты меня узнал?

Он узнал ее, но как же она его узнала?

В глазах, глядевших на него, отражались толстые белые лапы и белая голова. Кто принес его домой, почему плачет мама над чужим котом? Сердце у него упало: где Дженни? Почему ее не принесли? А может быть, мама мерещится ему, и сейчас он увидит Дженни?.. Слезы – ее ли, мамины ли – падали ему на щеки; и он опять закрыл глаза.

Тогда с ним случилась странная вещь. Серая светящаяся мгла была пропитана Дженни, нет, просто была ею, словно он погрузился в нежный рыжевато-серый мех. Он расслабился от счастья, но другой мир не отступал. Какието люди склонились над местом, где он лежал. Он открыл глаза, оба были в белом. Ну, это понятно: он ранен, и к нему позвали доктора, а с ним пришла сестра. Да, конечно, он ранен в бою. Левая задняя лапа не двигается, и передняя правая, ведь Демпси прокусил их.

У сестры, склонившейся над ним, была на груди блестящая булавка. В ней отражался белый кот с мальчишеским лицом. Питеру стало очень страшно.

Доктор заглянул ему в глаза и произнес:

– Ну, все позади. Теперь он поправится.

Мама заплакала снова, причитая: «Питер, Питер!..» Был здесь и отец, очень бледный, в форме. Почему-то он знал об его сражении с Демпси.

– Молодец, – сказал он. – Ты хорошо сражался.

Питер поднял левую переднюю лапу и увидел, что на ней нет когтей. Больше того, он увидел пальцы. Тогда он пощупал ими другую лапу, неподвижную, и ощутил не мех, а что-то жесткое, знакомое… сейчас, сейчас… И тут он понял: это бинт.

Теперь он все знал. Он больше не кот, он мальчик. Он горько заплакал. Сквозь слезы видел он, как няня вошла в комнату, держа на руках худого беспокойного котенка, черно-белого, с пятном на мордочке. Она склонилась над кроватью и положила котенка рядом с ним.

– Забери его! – плакал он. – Где Дженни? Дженни, Дженни, Дженни!..

Ничего не понимая, мать утирала ему слезы и целовала его. И снова ему показалось, что все вокруг – это Дженни. Теперь он знал, что не увидит белых лапок с породистыми черными подушечками, маленькой серой головки, светящихся глаз и той неповторимой нежности, которой дышало в ней все. Но вместо этого с ним осталось странное ощущение добра, тепла и счастья.

Черно-белый котенок, отвергнутый им, жалобно мяукнул, и Питер понял его. Нет, он больше не понимал по-кошачьи, он просто узнал самый звук, самый крик бездомных, ненужных, нелюбимых, столь знакомый ему. Он вспомнил все места, где побывал, все свои страхи и беды. Он увидел грязные улицы, почуял запах сырости, услышал злые крики, словно жалобный писк приоткрыл на минуту уже закрывшуюся дверь, за которой шумел безжалостный город. Потом дверь закрылась, котенок мяукнул снова, и писк его пронзил Питеру сердце.

– Няня, не забирай его! – крикнул он. – Дай его мне!..

Няня положила котенка на место. Он сразу пополз Питеру на грудь, сунул голову ему под подбородок, как делали потом столько котов и кошек, словно узнавая своего, и замурлыкал так громко, что задрожала вся кровать. Питер поднял ту руку, которая двигалась, и пальцами, вылезающими из бинтов, почесал котенка за ухом, именно там, где и надо. Котенок мурлыкал вовсю, прижимаясь к нему в самозабвенном восторге.