Джеки Чан. Я счастливый - [125]

В пять-шесть лет я все еще не хотел идти в школу. Каждый день я либо озорничал, либо терял портфель по пути домой. Те деньги, что родители давали мне на проезд, я тратил на рисовую лапшу с рыбой и яйцом. Да и дома обычно я не был тихоней: рядом с пиком был склон, залитый бетоном, я часто ходил туда кататься и в итоге стирал до дыр подошвы кроссовок. Тогда мне приходилось просить одного старого сапожника починить их.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — часто спрашивали у меня соседи.

— Хочу стать летающим человеком! — говорил я.

— А как ты будешь летать?

— Буду летать высоко-высоко! — отвечал я.

— Ты только сейчас не пытайся, иначе разобьешься, подожди, пока вырастешь, — предупреждали они.

Я согласно кивал им. В то время все наши старые соседи говорили, что хоть я и очень озорной, но в то же время еще и очень умный.

Детство шалуна А-Пао было очень коротким. Когда родители поняли, что я не способен к учебе, они придумали другой выход. Этот привело к тому, что мне пришлось прожить десять лет в «беспросветном мраке», однако именно эти десять лет и создали сегодняшнего Джеки Чана.

Китайская драматическая академия

Меня оставили на второй год в первом классе, и почти сразу после этого меня окончательно забрали из школы — я постоянно хулиганил. И именно в это время папа получил одну отличную работу — его пригласили на должность шеф-повара в американском консульстве в Австралии.

Эта работа позволила бы папе заработать денег, обрести больше возможностей, но в то же время это означало, что ему нужно было уехать из Гонконга, на время расстаться с женой и сыном. И именно тогда мои родители серьезно задумались над моим будущим. Если я совершенно не способен спокойно сидеть в школе, что же меня ждет?

Папины друзья посоветовали отдать меня в Китайскую драматическую академию наставника Джим Юэня. Учитель будет держать меня в ежовых рукавицах, в результате чего меня быстро отучат проказничать. К тому же там я смогу получить много полезных навыков. Однако та академия была закрытого типа, ученикам предоставляли жилье и питание, и как только родители отдавали туда ребенка, можно считать, что тем самым они подписывали за него кабальный контракт. Это может показаться бесчеловечным, но для моих родителей тогда это было оптимальным решением.

Однажды утром папа сказал, что кое-куда поведет меня поиграть, и это меня очень обрадовало. Я вернулся к себе, переоделся в свой любимый костюм ковбоя и, прихватив с собой один игрушечный пистолет, радостно вышел из дома. По пути папа, к моему удивлению, ни разу не попрекнул меня, а когда мне захотелось съесть паровой пирожок со сладкой начинкой из красной соевой пасты, папа сразу же купил его мне. Просто немыслимо! Когда мы дошли до академии, папа завел меня внутрь, и я увидел полный двор мальчиков и девочек, одетых в белые рубахи и черные штаны, все они стояли в ряд и выполняли упражнения. Они выглядели достаточно круто, и я повсюду там бродил, а когда пришло время уходить оттуда, мне было даже жаль расставаться с этим местом. Папа спросил меня: «А что ты скажешь, если мы тебя отдадим сюда в будущем?» Я обрадовался.

Во второе посещение академии уже подписывали контракт. Учитель сказал, что контракты бывают нескольких видов: на три года, на пять лет, на семь лет и на десять. Папа спросил меня: «Пао-Пао, сколько ты хочешь здесь пробыть?» Я, не раздумывая ни секунды, ответил, что согласен остаться тут навсегда. Родители переглянулись, но все равно подписали контракт с учителем. Тогда я вовсе не знал, что после того как договор будет подписан, я стану «личной собственностью» своего учителя. К тому же если в ближайшие десять лет он изобьет меня до смерти, ему за это ничего не будет.

Мое детство официально закончилось в тот момент.

Когда я все осознал, было уже слишком поздно. Папа вскоре после этого уехал в Австралию, а мама временно осталась, чтобы вместе со мной пережить этот переходный период. В то время мой распорядок дня был таким: я вставал в пять часов, завтракал, тренировался до полудня, потом обедал и тренировался до ночи. Мы спали только по шесть часов, и затем все повторялось вновь. Я вместе со всеми остальными братьями-соучениками стелил постель на полу. Ковер в комнате не меняли в течение многих лет, а мы делали на нем все: ели, спали. На нем скапливалась грязь, остатки еды, риса, плевки учителя; думаю, что тогда ковер весил в несколько раз тяжелее, чем когда его только изготовили.

К счастью, тогда мама еще навещала меня раз в неделю, она приносила с собой мои любимые сладости и лакомства и делила все это с моими товарищами. Кроме этого, она притаскивала горячую воду и просила у учителя тазик, чтобы помыть меня. В то время в Гонконге не хватало воды, вначале мы мылись по два раза в неделю, а затем — только один. Мама часто мыла меня и плакала, потому что она каждый раз замечала царапины и рубцы на моем теле, например, следы от розг.

Я пытался ее успокоить: «Это пустяки, я уже привык». И от этого мама плакала еще горше.

Но вскоре меня начали высмеивать из-за того, что меня моет мама, говорили, что я — изнеженный ребенок. После этого я стал вымещать на ней свое недовольство: «Не надо приходить и тискать меня, как маленького, и не надо приносить воду и мыть меня! Я уже взрослый!» Мама ничего не ответила на это, только слегка кивнула в ответ. Вспоминая об этом сейчас, я осознаю, каким же я тогда был глупым и неблагодарным. Ведь маме сначала приходилось кипятить воду в доме консула, а затем, с кипятком в руках, она начинала свой путь от вершины пика: пройдя пешком около двадцати пяти минут, она садилась на фуникулер и за один мао доезжала до конечной станции. После она полчаса шла оттуда до портового терминала Star Ferry, затем доезжала на лодке за один мао до полуостровной части города — Коулуна и шла от причала до многоэтажного здания Mirador. И ей постоянно приходилось торопиться, иначе вода могла остыть, к тому же ведро было тяжелым… А она всего лишь хотела искупать сына.