Джек Восьмеркин американец [Первое издание, 1930 г.] - [20]

Пелагея, высокая и худая, с плоской грудью и выпуклым животом, стояла, прислонившись к печке. Она сложила на груди свои длинные руки, и смотрела на Яшку с недоверием и даже враждой.

— Не узнали? — спросил Джек и смущенно улыбнулся.

Золотые зубы сверкнули на мгновенье.

— Нет, нет, нет! — вдруг закричала Пелагея. — Это не Яшка, не Яшка. У нашего золотых зубов не было, белые были. Уходи, уходи…

Катька поддалась страху матери и прижалась к старухе, как маленькая девочка. Джек сидел на лавке, оглядывая избу и стараясь вызвать в себе какое-нибудь воспоминание детства, чтобы найти путь к сердцу женщин. Но перед ним мелькали только американские фермы, инкубаторы, ящики с апельсинами. Он совершенно позабыл родную деревню.

— Уходи, уходи, враг… — тихо повторяла мать.

И Катька шептала:

— Уходи, уходи…

— Уходи! — вдруг закричала Пелагея со страшной силой. — Уходи! Чего расселся, как барин? Сказано, уходи.

Джек поднялся, взял мешок.

— Завтра утром приду, — сказал он тихо. — Завтра примете. У соседей переночую.

— Так-то лучше будет! — закричала Пелагея облегченно. — Ступай к Капраловым. Там мужики есть.

Яшка пошел к двери. Но прежде чем выйти на улицу, он остановился на пороге и задал один вопрос, который смущал его все время в Америке:

— Пеструшка-то осталась жива? Ведь я ее тогда крепко-накрепко к кусту привязал.

— Яшенька! — закричала Пелагея не своим голосом и бросилась к сыну. — Пришла Пеструшка, на третий день пришла. Вырвала куст и пришла…

Вопрос о корове было первое, что напомнило старухе белобрысого мальчугана, который пропал во время пожара восемь лет назад. Теперь она уже нисколько не сомневалась, что перед ней Яшка.

Она усадила Джека на лавку, сняла с него тяжелый картуз, посмотрела волосы, которые были еще белокуры и курчавы, заглянула в его глаза, которые оставались попрежнему голубыми. Она гладила его по рукам и по лицу и в то же время обильно поливала его бархатную куртку, слезами.

— Катька! — сказала она, наплакавшись вдоволь. — Сходи к Капраловым, добейся, чтобы впустили. Займи у них сахару три куска и чаю щепотку. Скажи, что осенью отдадим, как бог свят. Только чтоб не приходили пока.

Катька ушла, а мать начала быстро ставить тусклый, помятый самоварчик. Джек в это время рассказывал ей свои приключения. Она ничего не понимала в его рассказах, но слушала и охала сокрушенно, по-матерински. Видимо, старуху занимала только одна мысль, и она высказала ее в тот момент, как Джек замолчал.

— Что ж ты к нам на-вовсе вернулся, или опять в Америку уплывешь?

— Не уеду, — ответил Джек. — Здесь работать буду.

— Денег-то привез с собой, хоть чуть-чуть?

И Пелагея уставилась на мешок, в котором по ее представлению могли быть только деньги.

— Нет, денег не привез.

— А в мешке что?

— Вот.

Джек развязал мешок и высыпал на стол немного пшеницы. Огромные зерна, круглые, как горох, потекли по столу. При свете лампочки они казались золотыми.

— Кукуруза, что ль?

— Нет, американская пшеница. Эта вот Дакота, это — Маркиз. А это, мать, Манитоба, лучший канадский сорт.

Пелагея опять глянула на мешок и сказала тихо:

— Сколько же ее здесь? От силы полпуда будет.

И опять заплакала у самовара, сокрушенно и тихо, так как стыдилась этих слез.

Джек в это время принялся осматривать избу. Он заглянул в каждый уголок, потрогал ногой мешки под лавкой. В избе пахло кисло, и бесчисленные тараканы шуршали за иконами и грязными картинками. Все это очень не понравилось Джеку, но он смолчал, не желая огорчать мать.

Вернулась Катька, и на столе появились чай, хлеб, молоко и масло. Джек ел с аппетитом, лишь изредка задавая вопросы матери о том, сколько у нее земли и как она ведет хозяйство. Насчет земли Пелагея не могла ничего ответить. Она знала, сколько у нее кусков в поле, но размеров их не знала. Зато она с гордостью сообщила Джеку, что у нее есть корова, дочь Пеструшки, и еще годовалая телка; есть лошадь и шесть кур. Хлеба и картошки хватит и на посев, и на еду, если, конечно, ничего не случится. Обращаясь к Джеку на «вы», Пелагея спросила, занимался ли он сельским хозяйством в Америке. Джек, который уже рассказал ей об этом, принужден был повторить, в каком штате, что и когда он делал. Но Пелагея снова ничего не поняла: ее сбивали с толку трудные названия штатов.

Джеку постелили постель посреди избы на двух лавках, которые связали по ножкам вожжами. Мать отдала ему свою подушку и одеяло, сшитое из кусочков ситца. Сейчас же после чая Пелагея предложила Джеку ложиться: ей казалось, что путь из Америки долог и очень утомителен. И Джек улегся на скрипучие лавки, хотя спать ему вовсе не хотелось.

Ему нужно было собраться с мыслями и наметить план дальнейшей деятельности. Ведь он, наконец, добрался до своей собственной фермы. Но как отличалась действительность от его надежд и мечтаний!

Рядом в хлеву петух вдруг захлопал крыльями и запел. Джек повернулся на другой бок и, решивши, что обо всем подумает завтра, заснул.

Глава вторая ЧЕТЫРНАДЦАТЬ АКРОВ

ДЖЕК ПРОСНУЛСЯ на другой день рано, но Пелагея встала еще раньше. К тому времени, когда Джек умылся и оделся, самовар уже стоял на столе, и корова была подоена. Джек напился чая с ситником и попросил сварить себе кашу. Пелагея сейчас же развела