Джек-потрошитель с Крещатика - [47]
— Маша, можешь перенести нас сейчас в Настоящее? Нужно проверить…
Младшая из Киевиц кивнула и щелкнула пальцами, возвращая их в XXI век.
Вместо мастерской Котарбинского их окружила холодная пыльная гулкая пустота комнаты в старом заброшенном отеле «Прага».
Дверь, сорванная с петель, сломанный стул, стены с наполовину оборванными старыми обоями советских времен, грязные стекла балконных дверей, пустые картонные коробки и строительный мусор.
Но у них не было времени рассматривать сей скорбный дизайн — все пятеро мгновенно закрыли уши от рева, зажмурились от невыносимо ярких цветов.
Нестерпимый истошный женский стон, перерастающий в мучительный отчаянный крик, накрыл Город… Казалось, легче умереть самим, чем услышать его! И Три Киевицы сразу вспомнили: именно так, немыслимо, дико, ужасно, кричала когда-то умирающая ведьма Кылына, передавая им свою силу!
— Что это? — выдохнула Даша.
— Помните договор с некромантами, заключенный моей матерью, Киевицей Кылыной? — сказала Акнир. — Мать поклялась не преследовать некромантов за пределами нашей земли, а они, в свою очередь, дали клятву никогда не покушаться на душу Киевицы… Конечно, Виктория не подозревала, что душа одной из Трех Киевиц привязана к Миру…
«Возможно, она даже не знала, что Киевиц нынче Трое, — подумала Катя, Но…»
— …кто ей теперь доктор?! — подытожила Чуб. — Сама виновата! Но почему цветомузыка? — спросила она, непроизвольно щурясь и прикрывая лоб ладошкой, как козырьком.
Белый туман за окнами разорвала невиданная ослепительно-яркая радуга. Чуб выскочила на черный ажурный балкон. В небе над Киевом переливалось многоцветное северное сияние.
— Что это?!
— Самые светлые, самые чистые души на свете, закабаленные Викторией за сотню лет. Она утратила силу… Теперь они снова свободны, — сказала Акнир.
— И мои родители тоже? — спросила Катя.
— Не знаю… Лишь надеюсь, что вся ее бриллиантовая шкатулка пуста.
Широкая Владимирская улица окрасилась нежным цветом зари.
Маленький желтый кубик дома Грушевского на другой стороне дороги порозовел, как обитель богини зари Авроры.
Огромная серая сталинская махина — «Служба безопасности Украины» — стала похожа на сверкающе-розовый кукольный домик.
Весь Город озарился светом души неизвестной монахини с забытого кладбища на Лысой Горе.
А секунду спустя розовый Киев стал лазоревым… Город точно упал на морское дно. Все дома были сделаны из бирюзы. Лишь бордовый барочный дом на углу с Прорезной стал фиолетовым от смешения цветов.
Несколько минут все пятеро восхищенно взирали на невероятное зрелище: Город, непрерывно менявший цвета, свет, разогнавший туман.
Мгновение — и Киев засиял как солнце, стал золотым, превратившись в отлитое из чистейшего золота заветное Эльдорадо. Банк напротив сиял золотыми стенами, барочная лепнина на углу с Прорезной слепила глаза, а ужасающий своими размерами золотой сталинский кирпич СБУ мог бы покрыть собой весь государственный долг Украины.
— В желтые бриллианты превращаются души, познавшие истинное счастье или прозрение, — сказала Акнир. — Души невинных жертв — в красные…
— Суперкрутое шоу во-още! — восхитилась Землепотрясная Даша и недовольно почесала засомневавшийся нос: — Мне одно непонятно. Что же на самом деле случилось с Ириной Ипатиной?
— Я могу рассказать вам это… — раздался девичий голос.
И в тот же миг Город стал кроваво-красным, как будто дома, улица, люди, деревья враз провалились в ад. Сталинский Дом напротив стал похожим на горящие пламенем ворота в преисподнюю. И Катя сразу вспомнила про красный бриллиант, — слишком мутный, чтоб прийтись по вкусу Виктории. Слишком кровавый.
За их спинами в красной рубахе стоял «Ангел бездны» — Ирина Ипатина.
— Мне было 12 лет, когда мой отец стал моим мужем, — сказала она.
Маша открыла рот:
— Он… тебя…
— Изнасиловал?! — догадалась Даша.
— Он не применял силу, — Ирина смотрела сквозь них. От ее пребывания комната забытой гостиницы озарилась тревожным красным, и от мигающего кровавого света было больно глазам. — Я не понимала тогда, что происходит. Он не был жесток. Был осторожен. С тех пор он был со мной почти каждый день.
— А твоя мать? — закипела Чуб. — Ну, эта, приемная…
— Она не догадывалась. Или не хотела догадываться. Она жила не с ним, а с его деньгами. А он жил со мной. Позже я поняла: ему нужна была именно такая жена.
— И все это в нашем Городе… такой беспредел… Ужасно! — вспыхнула Даша Чуб.
— Ужасно стало, когда я подросла и поняла, что сплю с отцом, — глухо сказала девушка. — И в комнате стало темно — лишь объятая адовым пламенем фигура Ирины сияла в кромешной тьме. — Все думали: он меня страшно любит… И он любил меня… страшно. Только не как отец. Баловал. Все прощал. Все покупал. А мне казалось, что я схожу с ума. Нет, не казалось… Я сходила с ума день за днем. В 14 лет я начала пить. Пила каждый день. Тогда, когда он приходил ко мне ночью, мне было почти все равно. — Сумрак в комнате стал прозрачно-серым. — Когда в 16 лет он сказал мне, что я — их приемная дочь, мне стало легче. До того я ненавидела себя. После — стала ненавидеть его. Я мечтала сбежать…
Мир изменился — посветлел от забрезжившей было надежды.
