Джек-потрошитель с Крещатика - [171]
Но некогда Днепр перечеркивал здесь другой — Николаевский цепной мост, а за ним на Левом берегу лежала Никольская слобода с еще одной церковью св. Николая, в которой обвенчались Ахматова и Гумилев. Слобода тоже принадлежала Николаевскому монастырю. Как и Николаевский спуск, по которому Маша поднялась на гору к площади Славы, как и сама площадь Славы.
Разрастаясь, посеянный на могиле убитого Аскольда, Николаевский монастырь вылез из урочища Провалля, вскарабкался на гору, где стоял когда-то массивный как крепость храм «Большой Николай».
Николаевская кладбищенская церковь в Аскольдовой могиле, «Большой Николай», Николаевский спуск. Николаевский мост, часовня св. Николая у моста, Николаевская слобода с Николаевской церковью…
Город в Городе. Целый град св Николая, выросший из одной маленькой церквушки в Провалле, забравшийся на гору, перебравшийся на Левый берег…
Туда, где прямо напротив Провалля, на Левом берегу, змея Днепра огибала Труханов остров и хвост «змеи» превращался в залив Черторой, — место где роились черти! — омывавший левобережную Лысую гору.
Вот тебе и связь «зеленки» с Лысой горой!
Стоило ли так отмахиваться от городских баек?
Разве сама она не отмечала закономерность — нередко в самых абсурдных на первый взгляд легендах и мифах прячется давно забытая правда.
Забытая, зарытая, приговоренная к казни, расстрелянная истина!
Киевица застыла на маленьком мостике.
Как аэроплан-этажерка легкий мостик парил над бывшим Николаевским спуском, над горой, над широким Днепром, над Правым и Левым градом.
Ветер трепал Машины рыжие волосы, весна пахла свежестью, тревогой и жаждой нежности, мечтами и непобедимостью жизни, непогрешимостью вечности, природы, возрождающейся вновь и вновь, словно змея Уроборос, кусающая собственный хвост.
Весна словно пронзила ее. В животе заурчал пчелиный рой. Ковалева положила руки на живот привычным и уже забытым движением, отправленным в кладовую памяти после рождения сына, — внутри нее рождалось нечто необычное, новое.
Ее живот словно стал ульем, рой пчел находился в непрерывном движении, жужжал беспокойно и радостно и немного щекотал изнутри.
А потом Маша ощутила толчок и почувствовала, как ее пчелы разлетаются… впервые ее дар воскресительницы, дарительницы жизни, разбуженный, взбудораженный веселой весной, вышел за пределы ее тела, вырвался в мир и накрыл его.
Она увидела это!
Увидела, как меняются люди, поднимающиеся по спуску наверх.
Девчонка лет шестнадцати, прямо на ходу раздраженно и яростно чесавшая руку с комариным укусом, приостановилась, моргнула… ее зуд вдруг исчез.
Мужчина лет тридцати с лицом, сжатым как кукиш — единственная форма его реакции на окружающий мир. Сомкнутый рот его дрогнул, приоткрылся и переродился в слегка удивленную улыбку. Он завертел головой, пытаясь сыскать причину нахлынувшего на него нелогичного счастья, и вдруг совсем по-мальчишески побежал неизвестно куда — своему еще не найденному счастью навстречу… чуть не сбив с ног старуху.
С видом согбенного, прикованного цепью раба, старая женщина сопровождала 6-летнего внука. Ее неразгибающаяся спина ссутулилась уже навсегда, окрашенные полгода назад рыжие волосы перемешались с сединой, на морщинистой шее висели старые потертые бусы из темного крупного янтаря — последняя память о прежнем кокетстве.
Бабушка 6-летнего внука дернула плечами и… превратилась в женщину. Спина медленно удивленно распрямилась. Она приостановилась, пытаясь осознать перемены в своем теле, подняла подбородок и неуверенно провела пальцами по волосам — не старушечьим, исконно женским жестом.
И с высоты маленького мостика через бывший Никольский Маша увидела, как прямо на глазах исчезают белые пряди седины в шевелюре, как тает рыжая краска, как волосы принимают бесконечную силу воскрешения, сбрасывают с себя инородный слой и сквозь него проступает живой темно-русый естественный цвет.
Словно сама Маша на миг стала весной, чтоб прочувствовать, как весна-воскресительница делает мертвое живым, делает черное зеленым, делает темные голые ветви волшебными палочками, из которых лезут зеленые почки, цветы и листья.
Мир менялся, и словно сами собой менялись люди вокруг — Маша чувствовала, как зарастают их раны и ранки, небольшие царапинки и глубокие шрамы в душе.
Мир менялся, и хмурые улыбались без всякой причины, и сомневающиеся начинали верить себя, и усталые переполнялись щенячьей радостью жизни…
И мир-меняющая Маша стояла, прижимая руки к своему жужжащему чреву, и слезы счастья текли по ее щекам, невидимые пчелы все летели и летели, разлетаясь на сто, на двести метров вокруг.
Ее дар никуда не делся!
Дар жил в ней.
Ее дар еще никогда не был столь огромен…
Почему же она не смогла исцелить Катю? Вернуть Базова?
Усилием воли Маша угомонила пчелиный рой, заставила себя вспомнить о Кате, нуждавшейся в помощи.
О загадке, нуждающейся в срочной отгадке!
Она посмотрела направо — там, по Машиной правой руке, совсем рядом, буквально дотянутся рукой — за парком Славы сияла куполами, нежилась под весенним солнцем златоглавая и многоголовая Лавра.
И уже почти никто не помнил, что тут, на площади Славы, стоял когда-то другой монастырь, соперник Лавры, — Никольско-Пустынный.
