Джек-потрошитель с Крещатика - [162]
— Нет, дом. Хотя он и новый… в нем есть душа.
— А бывают и мертвые дома?
— Не мертвые — не одухотворенные как бы. Большинство новостроек, — Маша шла по комнате и вела рукой по стене, словно надеясь почувствовать толчок или сигнал. Лишь младшая из Трех Киевиц умела беседовать с киевскими домами, которые охотно выбалтывали ей все секреты, но с этим отношения покуда не складывались. — Ничего, ничего, — она поощрительно погладила стену, словно бок большого животного, — не стесняйся, говори, я пойму…
— Чего он там? — спросила Чуб почему-то шепотом.
— В первые годы дома как дети, почти не умеют говорить. Хороший, хороший, — рука Маши снова погладила стену. — Я слышу. Все поняла… он был плохим хозяином? Чуть не сломал несущую стену. Ах, это были твои любимые обои?
— Обои?
— В цветочек. Базов приказал заменить обои в спальне. А дом считает, что они ей очень шли. А сын Вова тебе нравился? Хороший парень? Понятно… Хотел снять свое кино? А где с ним это случилось? Тут… А как называется фильм? Даша, возьми диск на телевизоре… вон он.
Чуб послушно взяла слегка припыленный диск, прочла надпись на нем:
Хичкок, «Окно во двор».
Только Хичкока им и не хватало!
Буркнула:
— Скажи еще, что это не картина, а дом убил хозяина.
— Нет-нет-нет, он его защищал…
— От кого? — оживилась Даша. — Кто-то вышел из картины?
— Даша, ты нам мешаешь. Выйди из комнаты, если трусишь.
Чуб пошла было прочь, но застыла в проеме двери, обернулась — любопытство нокаутировало страх, и рефери считал до десяти, выясняя, кто тут окажется главным победителем.
Маша Ковалева бестрепетно развернула картину, села в кресло напротив. Несколько секунд изучала полотно.
— Расскажи мне, как это было, — обратилась она к дому, — Вова смотрел фильм… потом посмотрел на картину… и сразу упал? Нет, прости, сына я тоже вряд ли могу воскресить. Но если уж я разучилась воскрешать людей, может, хоть с вещами я справлюсь?
Ковалева подошла к безымянной картине, опять отвернула ее «спиной», провела рукой над полотном и принялась шептать воскрешение.
На задней стороне картины исчезла охровая краска, а вместо нее проступили странные буквы:
ПО
РА
— Ух ты! — поощрительно ухнула Даша. — Пора! Но куда нам пора? Пора предпринять что-то? Или типа пора года — весна? Весна, 9 мая…
Маша развернула картину лицевой стороной.
Изображение не изменилось, только обтрепанность холста ближе к краям исчезла, воскрешенное полотно сияло новыми яркими красками,
Идиллическая картинка — дом, солнце, скамейка и парк — стала еще привлекательней.
А в углу проявились полная надпись:
9 мая, ст., Провалье.
— Провалля! — произнесла вслух Даша Чуб, округляя глаза. — Черт, но это же все… это ВСЕ объясняет! Мать моя маяковка, я знаю, где стоит этот дом!!!
Часть вторая
В Киеве было несколько мест, носивших странноватое название Провалье.
Трудно было ответить, кто и когда дал им подобное название или звание, но известно оно было еще в 1771 году.
И дело было не только в фирменных киевских перепадах высот, когда Город круто падал вниз и у стоящего над обрывом замирало сердце и ныло в животе от сладостного чувства опасности. И не случайно именно в этих провалах скапливались самые разнообразные городские мифы, легенды, предания и чудеса.
После приключений прошлой осени Даша могла с полным на то основанием считать себя главной исследовательницей киевских провалов Крещатика и майдана, но на верхнем Печерске в роли исследовательницы она оказалась впервые.
Две Киевицы вышли из такси на площади у метро «Арсенальная» — аккурат на мистическом Перекрестке Провалов.
Кловское Провалье — длинный овраг, рассекавший пополам Липки и Печерск, огромная бездонная яма, пролегавшая когда-то между нынешней Арсенальной площадью и Мариинским дворцом, был зарыт еще в XIX веке.
Второе Провалье — многоярусный обрыв, спускавшийся к Днепру под Мариинским дворцом и Царским садом, — существовало и доныне, и даже в наше время напоминало сказочный лес, полный колдовских тайников и зарытых преступлений.
— Ух ты… А почему я не замечала их раньше? — воскликнула Даша
Выбравшись из машины первой, Чуб как небезызвестный баран уставилась на Николаевские ворота — маленький замок с башней и зубчатыми стенами. Похожая на шахматную ладью, Башня выглядывала из-за правого плеча павильона метро «Арсенальная».
Сколько раз Чуб проезжала мимо, проходила мимо, и почему-то всегда смотрела мимо, — не замечая желтого готического замка. Метро замечала, памятник с пушкой знала, как облупленный, а вот на мини-замке не фокусировала взгляд. А ведь сквозь эти Николаевские ворота с замурованным ныне входом и въезжали некогда на Печерск — в Печерскую крепость.
Маша же тем временем смотрела направо — аналогичным «бараньим» взглядом на Дом-самолет, прозванный так оттого, что с высоты небес он напоминал аэроплан с двумя крыльями.
Конечно, Маша замечала его, и не раз…
Конечно, Маша знала, что и этот дом, и дом рядом — «жемчужины» киевского конструктивизма Иосифа Каракиса.
Маша знала даже, что Дом-самолет — только часть амбициозного и неосуществленного проекта, который должен был захватить весь киевский склон, уничтожив, возможно, и остатки старинной Печерской крепости, и Аскольдову могилу чуть ниже.
