Джек Мэггс - [2]

Вокруг стоял оглушительный шум веселья, пахло конским навозом и сажей, — такой знакомый желтый воздух города Лондона.

— Пойдемте со мной, сэр.

— Пойдемте, сэр.

Молодая женщина в шляпке с перьями взяла его за локоть. Какое красивое лицо и какие короткие ноги! Высвободив руку, незнакомец отошел чуть дальше и громко высморкался, издав из своего большого хищного носа звук, подобный гласу трубы. Затем он аккуратно сложил носовой платок — ярко-зеленый шелковый «кингстоун» из далеких, давно ушедших дней. Проделывая все это, он ненароком открыл свою левую руку, на которой не хватало двух пальцев. Это его увечье не без любопытства было замечено еще попутчиками в дилижансе.

Спрятав на время платок в карман, он направился сначала прямо по Стренду, а потом, очевидно передумав, пошел вверх по Агар-стрит и, чтобы сократить путь, свернул на Мейденлейн.

На Флорал-стрит он остановился перед ярко освещенной витриной кондитерской Мак-Клоски. Здесь он опять высморкался — то ли сажа набилась в нос, то ли он был растроган, сказать трудно, — и вошел в эту знаменитую маленькую, уже покосившуюся лавчонку, и вскоре вышел с печеным яблоком в сиропе, щедро посыпанным сахарной пудрой. Он ел его прямо на улице, продолжая свой путь, начав его с Флорал-стрит и закончив на Сент-Мартинс-лейн. Здесь, чуть южнее Севен-Дайалс, незнакомец остановился и постоял на пустынном и тихом перекрестке, единственном, где не было яркого света газовых фонарей.

Вот и Сесил-стрит, очень короткая улица, связывающая Кросс-стрит и Сент-Мартинс-лейн. Он тщательно вытер платком лицо и углубился в темноту квартала, безуспешно пытаясь разглядеть номера домов.

Почти достигнув шумной Кросс-стрит, запруженной кабриолетами, дилижансами, наемными экипажами и двуколками, он вдруг увидел только что остановившийся фаэтон. Это был самый дорогой из всех экипажей, что было заметно даже в темноте, и, когда незнакомец перешел улицу, где было больше света, он даже разглядел золотой герб на черной лакированной дверце. Из фаэтона доносился женский плач.

Мгновение — и незнакомец был уже на Кросс-стрит, устремившись к фаэтону. Дверца его открылась, и оттуда вышла крупная женщина в длинном платье.

— Доброй ночи, мэм, — сказала она на прощание тому, кто остался в фаэтоне.

Услышав этот голос, незнакомец резко остановился.

Фаэтон уехал, но он все еще стоял не шелохнувшись в тени подъезда какого-то дома, пока женщина не открыла ворота, ведущие к узкому дому в глубине. Слабый свет над дверью освещал вход.

— Простите, миссис, это дом № 4? — не удержавшись, спросил он.

— Если вы за таблетками, то приходите завтра.

— Мери Бриттен? — промолвил он.

Он слышал, как гремят ключи в большой связке.

— Приходите завтра, — повторила женщина. Незнакомец вышел, на мостовую.

— Зажги лампу, Мери.

— Кто вы?

— Тот, кого ты должна узнать, Мери Бриттен.

Она продолжала стоять спиной к незнакомому гостю, все еще перебирая ключи.

— Сейчас темно. Приходите завтра.

— Тот, кого ты должна узнать, весь в лондонской саже. — Наконец она нашла нужный ключ. Дверь открылась и слабый свет — в холле едва горела одна керосиновая лампа — осветил высокую, красивую женщину в модном платье синевато-зеленого цвета из ткани, переливающейся, как шелк. Она на мгновение замерла, всматриваясь в темноту, — старая леди полных семидесяти лет, но со своей осанкой и манерой держаться выглядевшая на пятьдесят, во всяком случае при этом свете.

— Итак, Сесил-стрит? — спросил он. — А я думал, будет что-нибудь пошикарней.

Женщина заколебалась. Вглядываясь в темноту и не выпуская ручку двери, она прошептала:

— Что ты здесь делаешь? Тебе не миновать смерти, если узнают, что ты здесь.

— Нечего сказать, хорошая встреча того, кто вернулся домой.

— Не обременяй нас еще и своими неприятностями, — промолвила женщина.

— Ты стала респектабельной леди.

— А ты приехал, чтобы позлословить?

— У меня все хорошо, — сказал он. — Ты не пригласишь меня в дом?

Она не сделала такой попытки, однако стала приветливее.

— Они плохо с тобой обращались?

— Достаточно плохо.

— Как ты узнал, что я живу здесь?

— Я видел твою рекламу в газете.

— Ты вернулся домой, чтобы снова взяться за старое, хитрец?

— Нет, Ма. Я завязал. А вернулся сюда за культурой.

Она рассмеялась.

— Опера?

— Да, — ответил незнакомец, посерьезнев. — Опера, театры. У меня куча времени, чтобы многое наверстать.

— Ну ладно, мне пора спать, Джек. Поэтому прости, что не приглашаю поболтать.

— Может, мне зайти к Тому?

— О Боже, Джек!

— А что такое?

— Ублюдок! — воскликнула она, искренне возмущенная. — Ты не знаешь, что он мертв?

— Нет! Нет! Я этого не знал.

— Да простит меня Господь, Джек, но я не такая простушка, чтобы поверить. Ты заплатил за это. Я знаю, как все было устроено.

— Я ничего никому не платил, клянусь.

— Чего тебе нужно, Джек? — уже устало спросила старая женщина, и на этот раз ее голос дрогнул. — Что ты делаешь в Лондоне?

— Это мой дом, — ответил Джек, повысив голос, и в нем послышались те же свирепые нотки, которые на мгновение почуял швейцар гостиницы «Золотой бык». — Вот чего я хочу. Быть дома.

— Я все еще владею своим бильбоа[1] и думаю, что смогу воспользоваться им.