Джек-Брильянт: Печальная история гангстера - [64]

— Не верю я тебе. Врешь ты все.

— Что это у тебя на платье?

— Где?

— Возле кармашка.

— Пятно.

— Отчего?

— Какая разница от чего? Пятно.

— Я плачу деньги, чтобы это платье было чистым, выглаженным, накрахмаленным, а ты пятна ставишь.

— Ничего я не ставлю. И при чем тут платье?

— Я плачу за химчистку, а ты только и знаешь, что пачкаешь. Кучу денег на твои платья извел, будь они неладны!

— Я ухожу от тебя.

— Что это у тебя в волосах?

— Где?

— За правым ухом. Что-то белое. Седина, что ли?

— Очень может быть. С тобой поседеешь.

— Седые волосы. Докатились. Я, черт возьми, плачу деньги, чтобы ты могла выкрасить себе голову в любой цвет радуги, — а ты седая ходишь, точно старуха какая-то.

— Я иду укладывать вещи.

— Что это у тебя на ноге?

— Где?

— Вот, на бедре.

— Не трогай меня. Не прикасайся ко мне.

— Что это?

— Чулок поехал.

— Трачу чертову прорву денег на шелковые чулки — и на тебе!

— Убери руку! Не хочу, чтобы ты меня трогал. Убери руку, сказала. Нет, тебе говорят. И отсюда тоже убери. Нет. Хватит с тебя. После всего этого вранья даже не подступайся. Нет, слышишь? Не вздумай лезть ко мне — Корделия на кухне. И он еще смеет приставать — после того, что я прочла. Врать надо меньше. Изоврался весь. Иду собираться, и не вздумай мне мешать — только зря время потеряешь.

— Послушай, а что, если она переселится к нам?

— Что?

— Как-нибудь уживемся.

— Что?!

— Она — отличная баба, и о тебе самого высокого мнения. Садись, давай обсудим.

Кики лежала голая на кровати, которая теперь принадлежала ей одной и стояла на месте Алисиной — пока Джек не распорядился ее вынести и купить новую. Она лежала и думала о том, что вечер проходит впустую, что помадка, которая уже давно стоит в холодильнике, все никак не затвердеет она недавно проверяла, и что Джек спит у себя в комнате — Кики слышала его громкое сопение, а вот она, Кики, заснуть не может; ее злило, что ее нагота осталась невостребованной.

Несколько часов назад, когда вечер только начинался, они с Джеком лежали здесь вместе; ужинать они не стали, потому что собирались в ресторан. Помадка уже тогда стояла в холодильнике. Джек тоже был голый; он лежал на спине, курил и смотрел на стену, где висели литографии рисунков Микеланджело «Наказание Тития»[53] и «Голова великана»; литографии, которые Джек, по его словам, приобрел, потому что Арнолд Ротстайн любил их и говорил, что лучшего художника, чем Микеланджело, на свете не было и не будет. Джек сказал, чтобы Кики тоже посмотрела на эти картины, а то ведь «в искусстве ни бум-бум, стыдно даже». Но у великана была уродливая голова, да и вторая картинка с великаном и птицей ей не понравилась тоже, и вместо этих глупых картинок она стала смотреть на Джека. Вообще-то ей больше хотелось потрогать его, но она понимала, что делать этого не стоит, потому что сегодня у него что-то не ладилось, не было, видать, настроения. Начал-то он бодро, но потом сник. Наверное, ему необходим отдых.

На нее он старался не смотреть, она же не спускала с него глаз, но он продолжал смотреть в сторону, и тогда она встала и сказала:

— Пойду вниз посмотрю, не затвердела ли помадка.

— Надень на себя что-нибудь.

— Надену фартук.

— Возьми халат. На веранде могут быть люди.

— Они все в коттедже в бильярд режутся или в машине — дорогу стерегут.

— Не хочу, чтобы ты при посторонних нагишом бегала.

Она надела Алисин фартук, перевернув его наизнанку, чтобы Джек не узнал, и спустилась вниз. Посмотревшись в зеркало, она убедилась, что под фартуком и правда скрыто далеко не все, однако подглядывать за ней действительно было некому. Одеваться ей не хотелось. А то вдруг он захочет, и тогда придется раздеваться снова, да еще побыстрей, чтобы охота у него не пропала; впрочем, она постарается разжечь в нем искру, когда вернется, сделает все, что в ее силах. Она хотела, чтобы Джек видел ее всю, ощущал ее всю — и как можно чаще. Теперь этот дом принадлежал ей. Она победила Алису. Она владела Джеком. И не собиралась ни с кем его делить.

Помадка была еще мягкой. Кики ткнула в нее пальцем. Помадку она сварила Джеку, но вот беда: затвердевать она никак не желала. Стояла в холодильнике уже целые сутки, но была такая же мягкая, как в самые первые часы.

— Какую хочешь — с шоколадом или с паноча?[54]

— Паноча — это сливки с орехами, да?

— Да.

— Тогда с ней.

— Я тоже ее люблю.

— Кто это тебя научил готовить помадку?

— Мать. Это единственное, чему я у нее научилась. Я эту помадку уже лет пять-шесть не варила, но для тебя сделаю.

Кухня была оборудована по последнему слову техники: и морозильник, и миксер, и хромированная соковыжималка, и тостер. Однако как воспользоваться старым материнским рецептом приготовления помадки, Кики все равно не знала. Поэтому она вооружилась двумя рецептами, своим собственным и рецептом из кулинарной книги Алисы «Поваренная книга Фермерши Фэнни». Соединила их, сварила помадку, залила ее в жестяной противень и поставила на верхнюю полку холодильника. Но помадка не застывала. Кики попробовала ее через час, она была сладкой и вкусной — но по-прежнему мягкой. И сейчас оставалась такой же.

— Еще мягкая, — сказала она Джеку, поднявшись наверх. Она подошла к нему вплотную и сняла фартук. Но он ее не обнял.