Джек-Брильянт: Печальная история гангстера - [46]

— Что за шоу? И когда премьера? Я обязательно приду.

— Называется «Улыбнись». Один выход целиком мой: степ танцую. Соло. Получается классно, но я бы, если честно, лучше потрахалась.

— Понимаю. Скажи, Джимми Бьондо тебя больше не навещал?

— Меня никто не навещает. Ты бы, что ли, когда будешь в городе, заехал? Просто так, поболтать. Не подумай чего такого.

— Может, и заеду, когда в следующий раз буду в городе по делам.

В Нью-Йорке у меня срочных дел не было, однако я все же решил поехать, — вероятно, по той же самой причине я сначала дал Джесси выговориться, а потом устроил его в Бостоне на работу. Дело в том, что я вознамерился проникнуть в мир Джека-Брильянта как можно глубже; очень хотелось узнать, чем же все это кончится.

Да, я знаю, даже оставаясь зрителем, я потворствовал самому ужасному поведению, какое только можно себе представить. Чудовищному поведению. Знаю, знаю.

Перед тем как ехать, я позвонил Джеку — быть третьим лишним мне не хотелось.

— Отлично, — сказал он. — Своди ее в кино. А я приеду в пятницу, и мы, все вместе, завалимся в ресторан.

— Кстати, у меня до сих пор лежат твои вещи.

— Не спускай с них глаз.

— И сколько еще не спускать?

— Скоро я их у тебя заберу.

— Что значит «скоро»?

— Чего ты так беспокоишься? Они что, места много занимают?

— Да, немало. В мозгу.

— Так проветри мозги. Съезди к Мэрион.

Я и поехал. Мы пошли в ресторан и долго разговаривали, а потом я повел ее на «Плоть и дьявол» с Гретой Гарбо,[39] в кинотеатр, где по старинке крутили только немое кино. Кики обожала Гарбо и считала себя (без всяких на то оснований) такой же femme fatale.[40] С кинозвездой ее роднило только одно — красота. Сохранилась фотография Греты Гарбо в возрасте пятнадцати лет, и там у нее действительно есть некоторое сходство с Кики; в дальнейшем, однако, судьба этих женщин сложилась по-разному. «В ее жизни духовная эротитка превалирует над чувственной», — сказал как-то о Грете Гарбо один астролог — весьма прозорливое замечание, во всяком случае, когда речь идет о Гарбо-киноактрисе.

Иное дело Кики — сама чувственность, женщина с душой — и ногами — нараспашку. Быть порочной ей даже нравилось. В фильме Гарбо пытается спасти от смерти двух мужчин, которых она любит и которые из-за нее стреляются на дуэли; она раскаивается в том, что вынудила их стреляться, чтобы облегчить себе выбор. Торопясь к месту дуэли, она проваливается под лед — и «прощай, Грета!». Во время этой душещипательной сцены Кики повернулась и прошептала мне на ухо: «Вот что бывает с добропорядочными девушками».

Кики всегда гонялась за внешним блеском. Красотка в купальнике в пятнадцать лет, кафешантанная певичка в восемнадцать, гангстерская услада в двадцать, она обожала все, что блестит, и быстро обрела искомый блеск, однако сразу же убедилась, что нужен он не столько ей самой, сколько ее нарядам. Блестки повышали ей настроение. На ней было платье в блестках, когда она познакомилась в клубе «Аббатство» с Джеком, находившимся тогда в бегах, и блестки произвели на него почти такое же сильное впечатление, как ее личико.

— Я всегда абсолютно точно знала, насколько я красива, — говорила она мне, — и я знала, что смогу выбиться в шоу-бизнесе, хотя не так уж я хорошо танцую и пою. Я на свой счет не обольщаюсь, но я всегда знала: то, чего можно добиться внешностью, будет моим. Потом, когда я встретилась с Джеком, все переменилось. Моя жизнь пошла по-другому, чудно как-то, хорошо и чудно. С Джеком мне хорошо, и шоу-бизнес мне нужен, только чтобы не выйти из формы, быть на виду. Да, я девушка Джека, но ведь это не все, что я умею. А потом, вдруг он меня бросит? Нет, не бросит, я знаю, что не бросит, ведь нам с ним так хорошо, лучше не бывает. Мы с ним ходим в рестораны, в лучшие рестораны, встречаемся с самыми лучшими людьми, в смысле богатыми, светскими людьми, знаменитостями, с политиками, актерами, все они к нам липнут. Я знаю, они завидуют нам, завидуют тому, кто мы и что у нас есть. Все они хотят трахаться с нами, целовать нас, любить нас. Все до одного. Они оглядывают меня всю, с ног до головы, раздевают взглядами, обжимают, гладят ручку или волосы, или хлопают по заду и говорят «Извините», или берут меня за руку и несут какую-то чушь — только бы облапить. И когда все, абсолютно все, и женщины тоже, так себя с тобой ведут, поневоле начинаешь думать, что в тебе действительно что-то есть — сейчас, по крайней мере. А потом идешь с ним домой, и он входит в тебя, а ты обвиваешься вокруг него, и ты кончаешь, и он кончает, и что-то сливается, и каждый раз нам еще лучше, чем было, хотя куда уж лучше, и все то же фантастическое чувство… Ты любишь, и тебя все хотят — что может быть лучше? Однажды ночью, когда Джек был во мне, я вдруг подумала: «Мэрион, да он не тебя, он себя трахает». Но даже тогда я любила его больше всех на свете. Он вонзал в меня свой кинжал, а я душила его в своих объятиях. Мы были убийцами, оба. Мы убивали жизнь за то, что она не такая богатая, как могла бы быть. Мы убивали пустое время, а потом вместе умирали, и просыпались, и убивали его опять, пока убивать больше было нечего, — живые были только мы, живые навек: нельзя же умереть, когда чувствуешь такое, потому что твоя жизнь принадлежит тебе и ничто не может тебя погубить…