Джек, Братишка и другие - [19]

„Он же видит, что у собаки — хозяева! — горячо рассуждала жена. — Неужели сможет?! Человек онили кто?!“.

Вот именно: „…или кто…“.

В магазин я стал теперь ходить один. Жена начинала кормить псов, а я в это время, воровски озираясь, спешил на станцию. Быстренько покупал хлеб, молоко, еще что-нибудь и с чувством облегчения, с чувством человека, которого миновала погоня, бежал домой.

Я попытался заделать дыры в заборе. Провозился целый день: заколачивал досками, заматывал проволокой. Собаки вертелись возле меня и откровенно веселились. Когда им приспела нужда побегать по улице, они мгновенно на улице оказались. Правда, замечу, из уважения к моим плотницким прилежаниям они ни в одном месте не разрушили возведенные мною препоны — новые лазейки сделали в метре-полуметре от старых.

Одно, хоть и немного, приглушало нашу тревогу; собаки вели себя безмятежно, будто были абсолютно уверены, что им-то лично ничегошеньки не грозит.

„Слушай! Может, мы просто вообразили все эти шкуродерские страсти-мордасти? — говорили мы иногда друг другу. — Если бы опасность реально существовала, они бы ее чувствовали. А если бы сами не почувствовали, то другие собаки непременно сообщили бы им о ней. Собачий-то телеграф должен работать! Вон, в Москве, возле метро „Водный стадион“, живет себе, поживает собачья компания — голов в шесть, кормится бутербродами, которые приносят рабочие близлежащего завода, днюют и ночуют на люках теплоцентрали, здесь же воспитывают щенков, здесь же играют свадьбы… И только два-три раза в году куда-то на неделю-другую исчезают. Именно на ту самую неделю-другую, когда появляется в этом районе „чумовоз“ с синим крестом и начинается облава на беспризорных собак и кошек…“.

Разумеется, мы могли это вообразить — то, что нашим собакам что-то угрожает. Но разве воображаемой была та шеренга торговцев шапками, которая каждую субботу-воскресенье выстраивалась у ворот рынка в соседнем райцентре?

Да, наши собаки вели себя безмятежно. Впрочем, и среди остального дворняжьего населения никакого беспокойства не было заметно. Может, все они были просто-напросто фаталистами?.. Как мы, люди?.. Мы ведь тоже уже не беснуемся в ужасе, не бежим, куда глаза глядят от той опасности, которая вседневно висит над нашими головами не одно уже десятилетие. Живем ведь… Дышим, влюбляемся, зарабатываем деньги, заводим детей… И — конечно же! — это единственное и самое мудрое, что мы в силах реально противопоставить грозящей нам смерти, — свою жизнь.

* * *

И вот настал день, когда жена вернулась из магазина в страшном волнении. Из разговора двух тетушек в очереди она поняла, что в поселке уже исчезают собаки. Своего пса одна из тетушек посадила на цепь и настоятельно советовала сделать это и своей собеседнице. Тем более что на днях, как она сказала, приедут из райцентра охотники и будет отстрел. Конец месяца, санэпидстанция (или кто там этим занимается) выполняет план, стрелять, стало быть, будут направо и налево.

Паника воцарилась в наших рядах. Особенно зловеще и убедительно звучали слова „конец месяца“, „план“… В конце месяца ради плана в нашем сельпо даже цейлонский чай выбрасывали! Можно ли было сомневаться, что в таких же обстоятельствах санэпидстанция не перестреляет, если надо, все живое, бегающее на четырех ногах по улицам поселка?

Я разыскал в сарае цепи. Они были противны даже на ощупь — в рыжей мокрой ржавчине, прилипающей к рукам.

Я приколачивал цепи к крыльцу огромными двенадцатидюймовыми гвоздями и вдруг заметил: никак не могу совладать с гримасой брезгливости на лице.

— Вы уж простите меня, ребятишки! — сказал я псам, пристегивая цепи. — Это ненадолго. Для вашей же пользы. Сами будете потом кланяться и благодарить.

Собаки никак не протестовали. С грустным любопытством обнюхали оковы. Джек, конечно, пару раз дернулся — к вороне, которая, быстро сообразив, что происходит, слетела с яблони и начала расхаживать под носом у собак, явно издеваясь и злорадствуя.

Убедившись, что цепи крепки, Джек маленько поскулил, но, поскольку дело было к вечеру, полез под крыльцо.

Братишка забрался туда сразу. Может, для того, чтобы обдумать новую жизненную ситуацию. А может, просто решил с присущей ему философичностью, что утро вечера мудренее.

Наутро жена разбудила меня чуть не плача:

— Скорее! Посмотри, что с ними! По-моему, они мертвые!

Они действительно лежали как два трупа, мордой к морде. И уже — едва дышали.

Как они умудрились так перепутаться цепями, ума не приложу. Они чуть не задушили друг друга. Лежали, мертвецки измученные, и были такие незнакомо-грустно-покорные, что я чуть не пустил слезу, когда освобождал их от оков.

Федька крутился рядом. Обнюхивал то одного, то другого собрата. Был растерян, взволнован и преисполнен самого искреннего, хоть и бестолкового, участия. Вдруг сорвался и сломя голову бросился на соседский участок, где он недавно обнаружил под снегом залежи восхитительного коровяка, и вскоре примчался назад, неся огромную мерзлую лепеху. С ложной скромностью положил ее перед собаками и очень, кажется, был поражен равнодушием, с каким отнеслись они к этому царскому, без сомнения, подарку.