Джанки - [2]

По правде говоря, мои ранние детские воспоминания окрашены страхом ночных кошмаров. Я боялся остаться один, боялся темноты, боялся идти спать – и всё это из-за видений, в которых сверхъестественный ужас всегда граничил с реальностью. Я боялся, что в один прекрасный день мой сон не кончится, даже когда я проснусь. Я вспоминал подслушанный мной рассказ прислуги об опиуме – о том, какие сладкие, блаженные сны видит курильщик опиума и говорил себе: «Вот когда вырасту, то обязательно буду курить опиум».

В детстве я был подвержен галлюцинациям. Однажды ранним утром я увидел маленьких человечков, играющих в игрушечном домике, который я собрал. Страха я не испытал, только какое-то спокойствие и изумление. Следующая навязчивая галлюцинация или кошмар, преследовавшая меня неотступно в возрасте четырех-пяти лет, была связана с «животными в стене», она начиналась в бредовом состоянии от странного, не поддающегося диагнозу, нервного возбуждения.

Я посещал начальную школу с будущими примерными гражданами – адвокатами, докторами, бизнесменами этого крупного городского захолустья на Среднем Западе. В общении с другими детьми был робок и ужасно боялся физического насилия. Одна агрессивная маленькая лесбиянка дергала меня за волосы всякий раз, когда замечала. Так бы и вмазал ей сейчас по роже, но, к сожалению, опоздал – давным давно она свалилась с лошади и сломала себе шею.

Когда мне было около семи, мои родители решили переехать на окраину, дабы «скрыться от людей». Купили большой дом, окруженный лесами и полями, с рыбьим садком и белками вместо крыс. Так и зажили здесь, в спокойной дыре с прекрасным садом, напрочь оборвав все связи с городской жизнью.

В средней школе я ничем особо не выделялся ни в спорте, ни в учебе, и был типичным середнячком. Математика, как и остальные точные науки, была для меня темным лесом. Никогда не любил спортивные командные состязания, по возможности стараясь от них увильнуть. Короче, слыл хроническим симулянтом. Зато обожал рыбачить, постреливать всякую живность и подолгу шататься. Для американского мальчика того времени, я читал гораздо больше обычного: Оскара Уайльда, Анатоля Франса, Бодлера, даже Андре Жида. На почве романтики я сдружился с одним парнем, и по выходным мы исследовали старые каменоломни, катались по округе на велосипедах и рыбачили везде, где только клевало.

В то время, меня просто потрясла автобиография одного вора-взломщика под названием «Всегда неправ», где автор вполне обоснованно утверждал, что провел большую часть своей жизни за решеткой. Для меня, в сравнении со скукотищей «среднезападного болота», напрочь исключавшего всякую связь с внешним миром, это звучало захватывающе интересно. В своём приятеле я видел союзника, сообщника в преступлениях. Наткнувшись на заброшенную фабрику, мы перебили там все стекла и стянули резец. Нас поймали, и наши предки были вынуждены возместить причиненный ущерб. После этого мой дружок меня «законсервировал», поскольку общение со мной стало угрожать его положению в «определенных кругах». Я вскоре понял, что с этими «определенными кругами», как и со всеми остальными людьми, невозможен какой бы то ни было компромисс и обрел себя в полной мере в совершенном одиночестве.

Окружение опустело, противник затаился и я предался приключениям в одиночку. Мои мелкоуголовные деяния были жестами абсолютно невыгодными и, по большей части, безнаказанными. Я мог забраться в пустой дом, слоняться там по комнатам и смотаться, так ничего и не взяв. Бабки мне были, по сути дела, не нужны. Иногда я колесил по округе с винтовкой 22 калибра, подстреливая цыплят. Я водил машину с полным пренебрежением к правилам дорожного движения, пока не вляпался в аварию (из которой выпутался чудом и сравнительно легко отделался), сильно перепугался и стал обыденно осторожным.

Я поступил в один из трех ведущих университетов, где специализировался по английской литературе, не проявляя ни малейшего интереса к какому-либо другому предмету. Я ненавидел университет, ненавидел город, где он находился. Все, что соприкасалось с этим местом, разило падалью. Университет, бывший убогой подделкой под английский, заполонили выпускники закрытых средних учебных заведений, столь же убого-поддельных под английские частные школы. Я оказался в полной изоляции, так как никого здесь не знал, а замкнутая корпорация вышеупомянутых типов питала отвращение к чужакам.

Совершенно случайно повстречал нескольких денежных педрил из международной голубой системы, путешествовавших по всему миру, снимавших себе подобных во всех голубых притонах от Нью-Йорка до Каира. Я, выражаясь языком социологов, усвоил их образ жизни, лексику и знаковую систему. Но, поскольку в большинстве своём они были полными ничтожествами, я резко охладел к этой компании после первоначальных восторгов.

Когда я без всяких отличий закончил учебу, то получал по отцовской доверенности сто пятьдесят долларов в месяц. На дворе – депрессия, работы не было, даже если я слишком хотел чем-нибудь заняться, думать об этом не приходилось. Я мотанул в Европу, проболтавшись там около года. Европа находилась в последней стадии послевоенного догнивания. За баксы можно было купить большую часть населения Австрии, самцов или самок, без разницы. Это было в 1936 году, незадолго до прихода нацистов, которые вскоре прикрыли либидные пляски заокеанских туристов.