«Джамп» значит «Прыгай!» - [45]

«Держу в руках!» Слушая эти слова, Барский вдруг припомнил, что Кравцов использовал точно те же слова. Он снова посмотрел на злое, но не совсем безумное лицо старика и положил назад бумажник, так как понял, что он не подействует. Крюков не возьмет от него денег, так как жаждал лично казнить врага и по возможности наиболее болезненным способом. «Твоя первая атака, думал Барский, потерпела поражение и теперь придется искать очередной этаж этой головоломки и пытаться подобрать ключи ко всем остальным действующим лицам этой истории».

Впрочем, уже ясно где искать – есть судья и судебный процесс, есть нечто компрометирующее великого Корсовского, увиденное этим старым психом, примерно есть и дата – двадцать лет тому назад. Где ты был тогда, дружок? Кажется в той самой «желтой жаркой Африке, в центральной ее части», в твою задачу входило не допустить там военный переворот, а дать революции свершиться мирным путем и направить страну по социалистическому пути. Так все и произошло. Черные полковники драпанули в эмиграцию, к власти пришло правительство народного доверия, а в том, что президентом у них стал каннибал – ты, Валерий Арнольдыч, не виноват. О его гастрономических пристрастиях тебя никто разузнавать не просил. Ограничились научным коммунизмом, благо в Университете Дружбы Народов имени Патриса Лумумбы по этому предмету у будущего президента была пятерка.

Перед тем как уйти, Барский решил спросить кое-что еще.

– Скажите мне, прошу вас, напоследок. Вы полагаете, что Корсовский вас упрятал в тюрьму и поэтому так его ненавидите?

– Нет, разумеется. Да и зона – она бывает разной. Я на гражданке был пьяницей, алкоголиком, можно сказать – а там пить отучился. На гражданке я дурачком был, жизни не понимал, для меня только книжки существовали, да эти долбанные мю-мезоны… Ну что вы на меня так смотрите, я в тюрягу с пятого курса физмата пошел, у меня кандидатская была почти готова по элементарным частицам. Вот, а там я познал науку жизни в самом ее, так сказать, разрезе. Нет, ненавижу я его не из-за этого. А из-за того, что он просто походя раздавил, растоптал меня, моё будущее, все моё в этой жизни – и сделал таким, каким я стал сейчас. У меня нет ничего в этой жизни, а ведь мне уже сорок семь.

Барский остолбенел – они были ровесниками. Он и этот… язык не поворачивался назвать его «стариком», но именно так и обстояло дело – Крюков действительно был стар и дряхл, хотя прожил на свете ровно столько же, сколько и Барский. И Валерий увидел годы боли и опустошенности, которые переросли в манию, превратившую этого человека в старика, заставившую его охотиться за фотографиями своего врага в журналах и наклеивать их на стены, чтобы лелеять свою ненависть.

– Боюсь, я вас не понял, – произнёс он.

– Да, вы не поняли, никто никогда не понимал и даже не пытался этого сделать.

Слова эти звучали, как часто повторяющаяся маниакальная присказка, и Барский мог представить себе, как он бормотал их себе под нос снова и снова.

– Но попытайтесь и поймите, неведомый гость мой. Подумайте, что значит чувствовать, что знаешь, кем бы ты мог стать, что мог бы быть на вершине, но всегда оставался в сточной канаве… О, да, я знаю их, людей, которые преуспевают, вроде Корсовского. В школе и университете они своими манерами и успеванием нравятся учителям и старшим. Трудясь ничуть не больше моего, не будучи более умными и смышлеными, они всегда пробираются наверх, всегда, всегда получают пятерки с плюсом, когда мне за то же самое ставили четверку с минусом. – Слова рокотали словно молитва великому богу, имя которому было Ненависть. – И позднее в науке те же самые люди пробивались к вершине, не заботясь о тех, кого они затаптывали по пути. А ведь меня, мои работы уже в семнадцать лет печатали в научных журналах. Я был тогда, наверное, гением. Я писал для сокурсников курсовые, они получали отличные оценки, а я – только четверки. Мне приходилось по вечерам бродить по квартирам с чемоданчиком, чинить телевизоры, а мои друзья-студенты плясали на дискотеках и рок-концертах. Позже я узнал, что мой преподаватель защитил докторскую диссертацию, полностью переписав мою и даже не указав как безвременно почившего. Словом, этот мир был создан не для меня. В нем я навсегда остался бы изгоем. Но зона сделала меня философом. Знаете, я дам вам совет на будущее. Если попадете в тюрьму.

– Какой?

– Тяжело только первую тысячу лет. Потом привыкаешь.

– Полезный афоризм, – согласился Барский. – Надо запомнить.

– Это из Шекли. Очень, я вам скажу, философский писатель.

– Думаю, что начинаю понимать вас, – медленно проговорил Барский.

Он вдруг понял, что перед ним не просто неудачник, а неудачник в кубе, можно сказать «король всех неудачников» и скопище несчастий. Крюков потерпел провал во решительно всём, во всех своих начинаниях; в другие века и в других странах и будь у него лишь капелька удачи, он, возможно, мог бы иметь огромный успех. Со своими двумя свойствами – ненавистью и завистью – он мог бы быть великолепным гонителем христиан, инквизитором-охотником за ведьмами или преследователем евреев в концлагере. Более того, он вдруг осознал, что они с Корсовским одногодки, но вице-премьер в сорок семь выглядит на тридцать шесть, играет в теннис и в гольф и его посещают массажисты, а его незадачливой тени можно дать и все семьдесят, и на-верное, он мучим всеми возможными физическими болезнями, не считая чисто нравственных страданий.