Джамбул Джабаев: Приключения казахского акына в советской стране - [5]

Едва ли столетний неграмотный старик понимал, что делается вокруг него. Секретари, конечно, по мере сил ему что-то растолковывали, но он оставался во власти традиционных представлений. Полунищий акын стал жить в полном достатке как по мановению волшебной палочки или по какому-то волшебному слову. Слово это — «Совет». Оно было произнесено — и все изменилось в жизни Джамбула:

Когда я, как снег Ала-Тау, стал сед,

Узнал я счастливое слово «Совет».

(1938, 25)

В мифологических представлениях Джамбула равнозначное слову «Совет» — «Закон»:

У казахов, как сбывшийся сон,

Свой счастливый и мудрый закон.

Принятая в конце 1936 года так называемая Сталинская конституция названа Джамбулом «великим советским законом» и прославлена на все лады. «Закон» имеет чудотворную силу — сама жизнь на земле возможна лишь потому, что есть этот славный закон:

Закон, по которому радость приходит,

Закон, по которому степь плодородит.

(1958, 255)

И акын взывает: «Свети же, как солнце, наш мудрый закон!» (1958, 296).

Кто же знал это счастливое слово, кто его произнес? Сталин, разумеется. За ним стоит великий мудрец-аксакал Ленин. Он же выступает в роли богатыря-батыра. Главный соперник батыра Ленина, побежденный им, — царь. Ленин умер и успел передать волшебный дар Сталину. Это так называемая «клятва» (вспомним, какую мифологическую роль играла пресловутая «клятва» в официальной идеологии, как эксплуатировал этот образ сам Сталин). Теперь место Ленина занимает Сталин. В сознании среднеазиатского акына Сталину отводится место отца (впоследствии это звание прочно закрепилось в официальной идеологии). И Джамбул поучает молодое поколение:

Пусть запомнит казах-пионер:

Сталин — самый высокий пример,

Самый мудрый из всех мудрецов,

Самый лучший отец из отцов.

(1938, 17)

Центральный герой поэзии Джамбула отвечает эталону героического эпоса. Это батыр. Образ его создается с помощью гипербол. О Сталине говорится:

Он мощью своей превосходит Арал,

И каждый бедняк в нем отца увидал.

(1938, 21)

Из глаз батыра Фрунзе струится огонь, батыр Серго освободил Кавказ. Но, конечно, батыр из батыров — Сталин. Вокруг него — тоже батыры: Молотов, Ворошилов, Каганович, Ежов, и каждому из них Джамбул слагает хвалебную песню. То он славит батыра Ежова, то, как придворный певец, сгибается в поклоне перед своим высоким повелителем:

Товарищ Молотов! В дар прими

Простые, народные песни мои!

(1938, 26)

Каганович удостоен хвалы за московское метро и Турксиб:

Твой, Каганович, могуч приказ,

Слово твое — закон.

(1938, 33)

Вот акын славит Кирова:

Был он, как буря, нещаден, суров

К черному племени мерзких врагов.

(1958, 387)

Большевики воспринимаются как одна большая семья:

Был Фрунзе и другом и братом,

Стальной Ворошилов Чапаю был братом,

Любимый наш Киров Чапаю был братом,

Бесстрашный Буденный Чапаю был братом,

И пламенный Куйбышев был ему братом.

(1938, 311)

Они стоят в ряду самых славных богатырей всех времен и народов. Та, батыр Ворошилов («первый кзыл-аскер») уподобляется Искандеру, Чингисхану, степному разбойнику Исатаю Тайманову.

Рядом с хвалой, говорили мы, всегда живет хула. В поэзии Джамбула она выпадает на долю подлых гадов из троцкистско-бухаринского блока. Псы и шакалы — любимые определения для оппозиционеров у акына:

Первого пса Троцким зовут,

Он кровожаден, бешен и лют.

Второго пса Зиновьевым кличут,

У третьего Каменева обличье.

А с ними шакалья семья поднялась

Из ям, где зловоние, падаль и грязь.

(1958, 252)

Это черная стая стервятников, которая летала,

Чтоб в прах превратить и развеять советы

И, в клочья порвав, уничтожить декреты.

А без закона и декретов нет жизни.

Соколы-стервятники — не единственное противопоставление у Джамбула. Фигура контраста — вообще одна из главных в поэзии акынов. Джамбул использует ее в композиционных целях, строя свои песни на противопоставлении «прежде — теперь». У Джамбула прежде все было плохо, а теперь все лучится счастьем:

Ты солнце свободным народам дал,

Ты рай на земле народам дал,

С тобой мы счастливыми стали,

Великий ленинец — Сталин!

(1938, 47)

И этим, следуя фольклору, он одновременно отступает от него: золотой век в фольклоре всегда видится в прошлом, тогда как у Джамбула он наступил сегодня. Жизнь сказочно преображается — как колхозная корова:

Корову колхозную холит рука,

Корова колхозная высока.

Рогами заденет она облака,

А вымя, касающееся земли,

Клокочет фонтанами молока.

(1958, 379)

Другой распространенный композиционный прием восходит к айтысу. Мы о нем упоминали: славя свой род, акын обозревает земли, которые он занимает, восхваляя их. Джамбул следует этому принципу и в своих новых песнях. Его песня, летящая над степью, славит

Богатства великой счастливой страны:

Медь Карсапкая, свинец Кара-Тау,

Долины цветущего Ала-Тау,

Сокровища белой алтайской руды

И черное золото Караганды,

Эмбы горячей густые фонтаны,

Реки, моря и леса Казахстана,

Хлопок Чимкента, богатства отар,

Душистые яблоки Алма-Ата.

И таких «героических пробежек» у Джамбула множество, с одними и теми же реалиями: Карсапкай, Караганда, Эмба. Он славит их точно так же, как славил родные аулы: Кастек, Каскелен, Каракол.

Поэтическое мышление Джамбула оставалось патриархально-родовым, а образная система подсказана кочевым бытом. Этот примитивизм, не лишенный своеобразной прелести (как картины художников-примитивистов), несколько смягчен в русских переводах. В подлиннике же он бьет в глаза. Кремль — очаг в юрте, Казахстан — отау (юрта молодоженов), Мадрид, где кипит Гражданская война, — «батырский аул». Переводчик сообщает слова Джамбула: «в мощи народа — сила моя», и это полностью отвечает официальной идеологии. В подлиннике же это «ел» — сородичи, а не казахский народ. Пушкин — акын. С одной стороны, он удостаивается традиционных похвал: