Джалалиддин Руми - [2]

Автор стремился не только передать результат мысли героя, но показать ее в развитии, сохранив и образность его речи. Это относится и к подлинным письмам поэта, к его стихам и внутренним монологам. Все они подтверждены произведениями самого поэта и свидетельствами современников. Сознавая, что всякий перевод стихов похож на оригинал не более, чем оборотная сторона ковра на лицевую, автор отнюдь не льстил себя надеждой передать в своих переводах стихов великого поэта поэтическое совершенство их формы, а старался по мере сил держаться как можно ближе к их смыслу. В тех случаях, когда автор пользовался уже имеющимися переводами, это указано в тексте.

Поскольку события, о которых рассказано в книге, происходили в разных национальных регионах, автор при написании имен стремился придерживаться того, как они произносились в той или иной языковой среде — тюркской, арабской или иранской. Случаются поэтому, что одни и те же по сути имена имеют разную транскрипцию.

Размышляя и работая над книгой около двадцати лет, автор сознает ее неполноту — фигура Джалалиддина Руми грандиозна, а знания и силы автора ограниченны. Но все его усилия были бы бесплодны, если бы не труд целого поколения востоковедов. Среди них необходимо назвать турецкого ученого Абдюлькадира Гюльпынарлы, (в частности, его пересчетом с мусульманского на европейское летосчисление пользовался автор этой книги), профессора Тегеранского университета Бадиуззамана Фурузанфарра, но прежде всего советских востоковедов Е. Э. Бертельса (особенно ценно для автора было запоздалое издание его трудов о суфийской литературе) и В. А. Гордлевского, одним из многочисленных учеников которых считает себя автор этой книги.

Автор благодарен И. С. Брагинскому, А. Е. Бертельсу и 3. Г. Османовой, взявшим на себя труд прочесть эту работу в рукописи и оказавшим автору помощь своими замечаниями и советами.

ГЛАВА ПЕРВАЯ ИСХОД

Приходите ко мне с намерениями вашими, не с делами вашими.

Ибн Таймиййа

МАЛЬЧИК НА КРЫШЕ

Багровое зимнее солнце опускалось навстречу ветру, разгулявшемуся за городскими предместьями Балха в степях и пустынях Заката.

Засунув руки в широкие рукава длинной, до пят, ферадже [1] и обхватив локти ладонями, Джалалиддин стоял на плоской глинобитной крыше дома и неотрывно глядел на удивительный людской муравейник, который, если верить мудрецам, копошится здесь уже две тысячи лет. Не раз был снесен он завоевателями до основания и снова стоит, как стоял, разноязычный, шумный и благочестивый.

Эмирская цитадель Хиндуван возвышалась над скопищем глинобитных крыш, прорезанных четырьмя базарными улицами, над цепочками куполов, обозначавших бани, кельи медресе и дервишских обителей. Но еще выше вздымались вонзенные в небо минареты соборной мечети.

Медный тяжелый блеск каналов, несущих мутную воду Балхаба, пробивался сквозь темную листву садов, исчезал в подземных трубах, чтобы вновь заиграть за городской стеной во множестве арыков и канав, питающих красноватую землю окрестных деревень.

Две базарные улицы просматривались до самой городской стены. Лавки закрывались. Мухтасиб, следивший за тем, чтобы торговля велась по правилам, установленным пророком, обходил со стражниками ряды. Блекло пламя в горнах оружейников, затихал бесконечный перезвон металла в рядах медников и ювелиров, стук топоров в кварталах мастеров по арбам, колыбелям и сундукам, змеиный посвист веретен. По дальней пустынной улице глухо прогарцевал отряд тюркских воинов, сменявший караулы у всех семи городских ворот.

Мальчик на крыше поежился, повернулся спиной к ветру. Серые из необожженной глины башни восточных Наубахарских ворот в лучах заходящего солнца полыхали пожаром: они, эти ворота, первыми должны принять страшный удар, предсказанный сегодня в соборной мечети его отцом.

Все последние недели, пока продавался отчий дом, сады и виноградники, доставшиеся матери в приданое, в доме беспрестанно толклись люди. На женской половине под командой старой кормилицы отца Насибы-хатун, молча глотавшей слезы — отец запретил плакать, — увязывались ковры и циновки, одеяла, подушки для сидения, молитвенные коврики, упаковывались медные подносы, тазы, кувшины, плошки и мангалы. Ученики и мюриды отца торговались с купцами, рядились с караван-вожатыми. И среди всей этой суеты, как крыло заморской птицы, развевался конец зеленой чалмы, которую носили сеиды — потомки пророка. Сеид Бурханаддин, наместник отца, и впрямь похожий на хищную птицу, остролицый, длинный, сухой, что бы ни делал, всему предавался с истовой страстностью — читал ли священные тексты или молился, слушал поучения отца или наставлял его сыновей.

Сам отец разбирал книги: своды хадисов — преданий об изречениях и деяниях пророка, труды достославных знатоков мусульманского права — шариата. Тома поэтических диванов Мутаннаби, Санайи, Аттара, начертанные тяжеловесным почерком насх, сочинения благомудрых богословов Газали, аль-Хорезми. Книги, переписанные каллиграфами здесь, в Балхе — матери городов Хорасана, в Герате, в Хорезме и в Самарканде, в Нишапуре и Тебризе, Дамаске, Неджефе и Басре, во всех частях просвещенного мусульманского мира. Мудрость прошедших веков, заключенная в кожаные и деревянные, сафьяновые и парчовые переплеты, накопленная древним родом балхских проповедников и богословов, передававшаяся из поколения в поколение, текла через его широкие коричневые ладони.