Дж. Р. Р. Толкин - [22]

Еще сразу после издания последнего тома романа, в 1955 г., Толкин выступил с давно ожидавшейся от него лекцией «Английский и валлийский». В ней Толкин рассматривал взаимосвязи языков, постулировал важное для него различие между «английским» и «британским», а также немало рассказал о возникновении увлечения валлийским у него самого. Толкин весьма критично был настроен к увлечению англичан кельтской традицией — как валлийской, так и ирландской. Но кельтскую культуру и кельтские языки сами по себе он любил, и они вызывали у него постоянный интерес. В 1963 г. эссе вышло отдельной брошюрой, а позже вошло в сборник «Чудовища и критики».

Публикация «Властелина Колец» и превращение затем в мировую знаменитость склонили Толкина к мысли об отставке из университета. Средств у него теперь было более чем довольно, преподавание отчасти прискучило, и он счёл для себя достаточным предаться трудам литературным. В 1959 г. Толкин вышел на пенсию. «Прощальный адрес» его, прочитанный при весьма торжественных и собравших большую аудиторию проводах в Мертон-Колледже, надо признать, получился несколько злым. Толкин с благодушной иронией прошелся по старинному противостоянию «лит.» и «яз.», совсем не благодушно обрушился на «исследовательские» новшества, но завершил речь теплым благословением коллегам и университету.

Нельзя сказать, что на этом Толкин полностью расстался с наукой и преподаванием. Он охотно давал консультации коллегам, был в курсе университетских дел. Однако теперь он принадлежал литературе и за большие научные работы больше не садился, разве что слегка улучшал готовые к публикации или переизданию старые. В 1964 г. он написал предисловие к изданию небольшого собственного сборника «Дерево и лист». Сборник включил эссе «О волшебных историях» и посвященную той же теме сотворчества и ответственности перед Творцом притчу «Лист работы Ниггля». Так что Толкину представился случай обратиться к мыслям по этому поводу вновь. Он несколько переработал саму лекцию, в остальном же ограничился кратким вступительным замечанием.

Единственным его серьезным научным трудом 1960-х был тот, от которого он просто не мог отказаться. Толкина пригласили к участию в комментированном издании на английском языке «Иерусалимской Библии». Образцом и отчасти источником для этого организованного Доминиканским орденом издания стала французская «Иерусалимская Библия» 1956 г. Название было связано с тем, что, в отличие от традиционных для католиков переводов с латинской Вульгаты, «Иерусалимская Библия» должна была переводиться с языков оригинала. Английский перевод следовал этому принципу, правда, сверяясь с французским прототипом. За основу в большинстве случаев бралась греческая Библия, Септуагинта, но с тщательным учетом еврейских разночтений. Толкин работал как переводчик (с греческого) и комментатор лексики ветхозаветной книги Ионы. Участвовал он и в выработке концепции проекта, с чем иногда связывают отмечаемую в английской версии тенденцию к «литературности».

В 1972 г., вслед за награждением Толкина орденом Британской империи, Оксфордский университет пожаловал его, наконец, докторской степенью — из имевшихся у него на тот момент нескольких почетных докторатов, конечно, наиболее ценный. Так за год до кончины Толкин стал доктором литературы — как было особо подчеркнуто, не в связи с литературными достижениями, а как выдающийся специалист в английской филологии.

Толкина только с оговорками можно назвать «аристократом от науки», «прирождённым учёным» — его главный талант, что он и сам неустанно подчёркивал, и доказал делом, лежал в иной области. Может, ему нравилось воспринимать себя как одного из тех скромных тружеников науки, без каждодневной работы которых взлёты мысли научных гениев просто невозможны. Как во «Властелине Колец», простое остаётся осмысленным и без высокого, а высокому без простого не выжить… Однако Толкин был слишком высокопрофессиональным тружеником, и если наука не стала (или перестала в какой-то миг быть) искусством всей его жизни, то он, во всяком случае, достиг в профессии подлинных высот мастерства. Пришедшее к нему академическое признание было более чем заслуженным — и действительно не стоит связывать его только с потрясающим литературным успехом. В общем, едва ли стоит бездумно объявлять Толкина одним из лучших филологов мира — по здравом размышлении он с этим не согласился бы. Он был просто — лучше не скажешь — «настоящий филолог».

От ЧКБО до «Инклингов»

В жизни Толкина с самых школьных лет большое — по правде говоря, одно из самых главных — место занимало общение с людьми, разделявшими схожие с ним научные и литературные интересы. Раз за разом общение это выливалось в одну и ту же форму — неформального «клуба» с четко очерченным ядром (куда Толкин неизменно входил) и непостоянным составом. Члены «клуба» читали друг другу древние и собственные произведения, обсуждали прочитанное, дискутировали на самые разные темы, вместе (не все вместе, конечно) проводили досуг… И еще одну черту таких «клубов», первым из которых в жизни Толкина было школьное ЧКБО, стоит отметить, чтобы было ясно многое из дальнейшего, — все они были подчёркнуто мужскими. В некотором смысле они воплощали тот идеал мужской дружбы, основанной на общих целях и интересах, о котором немало написал К. С. Льюис. Такую дружбу, как справедливо заметил X. Карпентер, достоверно изобразил в своих произведениях сам Толкин. Мы встречаем ее и во «Властелине Колец», и в «Детях Хурина», — и в «Notion Club Papers», в которых Толкин уже непосредственно отразил собственный опыт «клубного» общения. Среди причин, порождавших особую атмосферу таких дружеских союзов, тот же Карпентер справедливо называет Первую мировую войну: «Во время войны так много старых друзей погибло, что выжившие ощущали необходимость держаться поближе друг к другу. Дружба такого рода была явлением весьма примечательным и в то же время совершенно естественным и неизбежным».