Дж. Б. Ш., модель 5 - [3]

— …друг, — договорил тихо Уиллис.

Не пламя, а тепло было во взгляде, которым ответил ему мистер Шоу.

— Друг, — повторил за Уиллисом он.

Уиллис повернулся, собираясь уйти, но остановился и посмотрел снова на странную старческую фигуру, сидевшую в полутьме, прислонившись к стене склада.

— Я… боюсь уходить. Иногда мне кажется, будто с вами может что-то случиться.

— Я уцелею, — задиристо сказал Шоу, — если вы предупредите своего капитана, что приближается огромный метеорный рой. Нужно, чтобы он изменил курс на несколько сот тысяч миль. Договорились?

— Договорились.

Но все равно Уиллис не уходил.

— Мистер Шоу, — проговорил он наконец, — чем вы заняты, когда мы, остальные, спим?

— Чем занят? Ну и вопрос! Слушаю камертон. Потом пишу симфонии, которые слышу только я.

Уиллис исчез.

В темноте, один, старик уронил голову на грудь. Улей темных пчел ласково загудел под его сладким, как мед, дыханием.

Четырьмя часами позднее Уиллис, уже после вахты, вошел на цыпочках в свою каюту.

Там, в полумраке, его ждал рот.

Рот Клайва. Этот рот облизал языком губы и зашептал:

— Говорят все до единого, что ты ведешь себя как дурак, ходишь к интеллектуальным мощам, которым уже двести лет, — ты ходишь, ты. Господи, да ведь завтра придет психомедик и сделает рентгеновский снимок твоей глупой башки!

— Лучше это, чем то, что делаете вы каждую ночь с вечера до утра.

— Мы занимаемся собой.

— Тогда почему вы мешаете заниматься собою мне?

— Потому что твое поведение противоестественно. — Язык обежал губы. — Нам тебя не хватает. Вчера вечером мы свалили посреди бесильни в кучу все роскошные игрушки и…

— Я не хочу этого слушать!

— Тогда, — сказал рот, — не спуститься ли мне к твоему другу, старому джентльмену, и не рассказать ли все ему?

— Не смей даже подходить к нему!

— Может, и подойду, — губы в полумраке двигались. — Стоять все время около него ты не будешь. А что если в одну из ближайших ночей, когда ты будешь крепко спать, кто-нибудь с ним… что-нибудь сделает? Сделает из его электронного мозга яичницу-болтунью, и тогда вместе «Святой Иоанны» ты услышишь от него водевили. Вот так-то. Подумай. Дорога длинная. Людям скучно. Такая шутка — да они миллион дадут, только бы увидеть, как ты лезешь на стенку. Поразмысли, Чарли. Давай играть с нами.

Закрытые глаза Уиллиса метнули пламя.

— Если хоть кто-нибудь дотронется до мистера Шоу, пусть пеняет на себя — убью!

Впившись зубами в свою сжатую в кулак руку, он резко повернулся на бок.

Рот Клайва все еще двигался в полутьме.

— Убьешь? Ну-ну. Жаль. Приятных снов.

Через час, оглушив себя двумя таблетками, Уиллис провалился в сон.

Среди ночи ему приснилось, что сжигают на костре добрую святую Иоанну, а потом охваченная пламенем девушка вдруг превратилась в старика, крепко связанного веревками и лозами, но стоически переносящего муки. Борода старика была огненно-красной еще до того, как пламя ее достигло, а ясные голубые глаза, не видя огня, неотступно и яростно смотрели в Вечность.

— Отрекись! — закричал чей-то голос. — Признайся и отрекись!

— Признаваться не в чем, следовательно, нет нужды в отречении, — негромко сказал старик.

Языки пламени, подобно обезумевшим горящим мышам, прыгали вверх по его телу.

— Мистер Шоу! — не своим голосом закричал Уиллис.

Миг — и он проснулся.

Мистер Шоу!

В каюте царило молчание. Клайв спал.

На лице его была улыбка.

Такая, что Уиллис вскрикнул и отпрянул назад. Оделся. Бросился вон из каюты.

Как осенний лист, плавно падал он по трубе, старея и тяжелея с каждым невыносимо долгим мгновением.

В том углу склада, где «спал» старик, царила мертвая тишина.

Уиллис наклонился. Его руки дрожали. Наконец он дотронулся до старика.

— Сэр?..

Тот не пошевельнулся. Не ощетинилась борода. Не зажглись голубым пламенем глаза. И не открылся извергнуть благопристойные кощунства рот…

— О, мистер Шоу! — простонал Уиллис. — Вы мертвы, о Боже, на самом деле мертвы!

О машине говорили, что она мертва, когда она не могла вымолвить ни слова, когда у нее не рождались электрические мысли, когда она не двигалась. Грезы и философские системы, леденея, покоились теперь в сомкнутых устах старика.

Уиллис перевернул тело на одну сторону, потом на другую: нет ли где пореза, раны, ушиба?

Впереди годы, долгие годы пути, но уже без мистера Шоу — не с кем теперь прохаживаться, не с кем болтать взахлеб, не с кем посмеяться. Куклы на полках склада, о да, на койках поздней ночью — те будут смеяться странным, записанным на пленку смехом, и странно, механически двигаться, и повторять глупые слова, произносившиеся в тысячу ночей в тысяче миров.

Он будет один. Он пропадет.

— О, мистер Шоу, — сказал он наконец негромко. — Кто с вами это сделал?

— Глупый мальчик, — прошептал голос мистера Шоу в его памяти. — Ведь ты знаешь, кто.

— Да, знаю, — подумал Уиллис.

Он прошептал чье-то имя и бросился из склада.

— Это ты убил его, будь ты проклят!

Уиллис сорвал с Клайва одеяло, и мгновенно Клайв, как робот, открыл широко глаза. Улыбка оставалась прежней.

— Нельзя убить неживое, — сказал Клайв.

— Сукин сын!

Он ударил Клайва в лицо, и Клайв, вскочив на ноги, как-то странно, истерически хохоча, стал вытирать с губ кровь.