Дыхание розы - [65]

— Что вы делали в гербарии?

— Но я… Но это ложь…

— Хватит, в конце концов! — прорычала сестра-больничная.

Элевсия, опасавшаяся, что Аннелета позволит своей ярости выйти наружу, вмешалась. Срывающимся голосом она сказала:

— Иоланда, следуйте за мной в мой кабинет. Дочери мои, приступайте к своим повседневным занятиям.

Аннелете и Элевсии пришлось буквально тащить упиравшуюся Иоланду. Она пыталась оправдаться, клялась, что не заходила в гербарий.

Аннелета втолкнула молодую женщину в кабинет аббатисы и резко захлопнула за собой дверь. Она осталась стоять около двери, словно опасалась, что Иоланда де Флери попытается убежать.

Элевсия подошла к своему рабочему столу и оперлась обеими руками о тяжелую темную дубовую столешницу. Аннелета с трудом узнала голос аббатисы, так неистово он звучал:

— Иоланда, моему терпению пришел конец! Две мои дочери умерли, двум другим едва удалось избежать подобной участи, и это за столь короткий промежуток времени. Проволочки и любезности больше не уместны. Более того, они преступны с моей стороны. Я требую правды! Я хочу услышать ее немедленно! Если вы вновь начнете увиливать, я буду вынуждена отдать вас в руки светских властей, в руки бальи Монжа де Брине, поскольку отказываюсь вершить суд над одной из своих дочерей. Для виновной я уже потребовала смерти. Я потребовала, чтобы ее раздели по пояс и подвергли публичному бичеванию.

Несмотря на внешнюю суровость, подобное наказание было относительно мягким, если говорить о таких преступлениях, как отравление. Обычно отравителей сначала пытали и лишь потом предавали смерти. Иоланда растерянно смотрела на аббатису, будучи не в состоянии вымолвить хотя бы слово. Элевсия почти кричала:

— Я жду правду! Абсолютную правду! Я приказываю вам отвечать немедленно!

Иоланда не шевелилась. Кровь отхлынула от ее лица, виски побелели. Опустив голову, она сказала:

— Я не ходила в гербарий. Последний раз, когда я подошла к зданию, меня заметила Аннелета. Она рассказала вам о моей ночной вылазке. С тех пор я не приближалась к гербарию.

— Вы лжете, — вмешалась Аннелета. — Как вы думаете, что означает эта сухая белая пленка на ваших подметках? Жареный яичный белок. Я им покрыла пол перед шкафом, в котором хранятся яды. Как вы думаете, откуда исходит этот отвратительный запах? От эссенции руты душистой, которую я добавила в смесь. Сегодня утром я заметила следы на смеси… ваши следы.

Иоланда отчаянно замотала головой, опровергая слова сестры-больничной. Элевсия вышла из-за стола и почти вплотную подошла к Иоланде. Тоном, не допускающим возражений, она заявила:

— Время идет, и оно не играет вам на руку, Иоланда. Я подозреваю вас в двух вещах. Выслушайте меня. Вы убийца. И мой гнев будет вас преследовать даже под землей. Вы не будете знать ни секунды покоя. Или… вы питаете чрезмерную дружбу к одной из ваших сестер, дружбу, которая вынуждает вас искать интимности за пределами дортуаров. Тогда придется удалить одну из вас, не налагая никаких других наказаний. Я жду. Признание в своих ошибках еще может вас спасти. Воспользуйтесь этой возможностью, дочь моя. Ад столь ужасен, что вы даже представить себе не можете. Я жду. Поторопитесь.

Иоланда подняла свои большие глаза, полные слез, на эту женщину, которой она прежде так восхищалась и которую теперь боялась. Она закрыла глаза и простонала:

— Мой сын…

— Простите?

— Мне иногда сообщают новости о моем сыне.

Улыбка озарила прелестное личико, искаженное горем. Иоланда продолжала:

— Он хорошо себя чувствует. Ему десять лет. Его воспитывает мой отец, выдавая мальчика за одного из своих незаконнорожденных сыновей. Таким образом, он не будет лишен нашего имени. Принеся себя в жертву, я спасла его. Я каждый день, в каждой молитве благодарю Господа за это.

Полнейшая тишина встретила это столь неожиданное признание. Растерянная Элевсия прошептала:

— Но…

— Вы хотели услышать абсолютную правду, матушка. Не всю правду приятно узнавать. Но отступать слишком поздно. Мне было пятнадцать лет, и я так сильно любила этого красивого и нежного управляющего. Со мной случилось неизбежное. Я забеременела от виллана вне священных уз брака. Претендент на мою руку отвернулся от обесчещенной девушки, которой я стала. Мне не было никаких оправданий, это так, ведь я отдалась ему добровольно, со всей страстью, на какую была способна. Мою любовь избили и выгнали из замка. Он пустился в бега, и поэтому его не оскопили и не четвертовали как насильника, которым он никогда не был. Он был таким нежным, таким щедрым на любовь. Мой отец держал меня взаперти все последние пять месяцев беременности. Никто не должен был об этом знать. Едва я родила, у меня забрали сына и отдали его кормилице-простолюдинке. Затем я жила на этаже прислуги. Отец говорил, что я хуже этих нищенок и что со мной следует обращаться как с ними. А затем мой маленький Тибо, которого мне порой удавалось мельком увидеть, заболел. Я расценила это как знак Божьего гнева. Я решила до конца своих дней нести покаяние и искупить свою вину.

По щекам Иоланды текли слезы, но, казалось, она не замечала их. От счастья она сжала руки и продолжила: