Дыхание розы - [46]

— Истинная правда, дорогой дядюшка, — согласилась Матильда, не замечая непоследовательности в его словах.

— Ваша мать… ну, мы ее знаем… Она хитрая и умеет вертеть другими, как ей вздумается… Одним словом, я восхищен тем отпором, какой вы ей дали. Вероятно, в вашем возрасте это суровое испытание.

Матильда легко утешилась. Она вновь стала жертвой проделок своей матери. Эта роль ей так нравилась, что она все охотнее верила в нее.

— Разумеется. Но…

— Уж я-то сумел бы указать этому шуту инквизитору, как следовало задавать вопросы, чтобы они принесли нам пользу. Но нет! Этот идиот захотел вести свою игру, — прервал Матильду Эд, весь во власти недовольства.

— Дядюшка, угроза господина инквизитора очень обеспокоила меня. Он дал понять, что может отдать меня под суд за клятвопреступление.

Если бы не истощившийся рудник, который существенно портил ему как финансовое, так и политическое будущее, Эд с удовольствием бросил бы племянницу на произвол судьбы.

— Ба… Это будет мне стоить еще двести ливров… Но чего только я не сделаю, лишь бы угодить вам, моя племянница.

— Еще?

Эд попытался выкрутиться:

— Да, двести ливров сюда, двести ливров туда, еще сто ливров аббатству и так далее…

Матильда сразу же поняла, что процесс ее матери был изначально подстроен и оплачен ее дядюшкой. Эта уверенность успокоила девочку. Власть денег была настолько чудесной, что Матильда преисполнилась решимости всегда обладать ими, во что бы то ни стало.

Женское аббатство Клэре, Перш, ноябрь 1304 года

Иоланда де Флери, сестра-лабазница, стояла перед рабочим столом аббатисы, выпрямившись во весь рост, бледная как полотно, с бескровными губами. Элевсия де Бофор посмотрела в окно. Тонкий слой инея, выпавшего ранним утром, еще лежал на деревьях. Казалось, аббатство погрузилось в гнетущую тишину. Аббатиса прислушалась. Ни радостного перешептывания, ни шума быстрых шагов, ни взрыва смеха, поспешно заглушаемого рукой, приложенной ко рту, ни единого звука не раздавалось за тяжелой дверью, защищавшей ее покои. Милая Аделаида унесла с собой в холодную землю радость, которую никогда прежде этим суровым неприступным стенам не удавалось развеять. Элевсия никогда не наказывала за радость, вопреки желанию Берты де Маршьен, экономки, которая, несомненно, была бы довольна, если бы у всех всегда были такие же, как у нее, постные лица. Но Клэр и Филиппина лучились радостью, да и Клеманс тоже, по крайней мере до того, как вышла замуж за этого хмурого грубияна Робера де Ларне. Каждый взрыв быстро подавляемого смеха, каждая быстро гаснувшая на губах монахинь улыбка напоминали Элевсии о ее сестрах, о беззаботном детстве. Из-за своей веселости, из-за своих повседневных восторгов и даже из-за бесконечной болтовни Иоланда, несомненно, была одной из любимых дочерей Элевсии.

Неподвижный взгляд, устремленный сестрой-лабазницей на Элевсию, вернул ее к действительности:

— Я повторяю свой вопрос, дорогая Иоланда… Что вы делали ночью у дверей гербария?

— Какая омерзительная доносчица, — прошептала сестра-лабазница.

Ее маленький круглый подбородок дрожал.

— Наша сестра-больничная просто исполнила свой долг. Я должна была знать, что вы выходили. Ваше поведение внушает еще большую тревогу, учитывая… нынешние обстоятельства.

— Матушка, вы не можете подумать, что я пошла туда, чтобы стащить какой-нибудь яд!

— Я тем более не могла думать, что отравительница столь ужасным образом лишит нас нашей милой Аделаиды, — сухо возразила аббатиса. — Ответьте мне.

— У меня кружилась голова… Я чувствовала какое-то стеснение в груди… хотела вечером немного освежиться.

Элевсия протяжно вздохнула:

— Значит, вы упорствуете в этой неправдоподобной истории. Вы не облегчаете мне задачу, но, самое худшее, Иоланда, вы осложняете свое положение. Вы свободны, дочь моя. Идите в лабаз, но не думайте, что я закончила наш с вами разговор.

Иоланда де Флери стремительно выбежала. Через несколько минут в кабинет аббатисы вошли Аннелета Бопре и Жанна д’Амблен. Элевсия не стала звать Бланш де Блино, хотя та играла в аббатстве вторую роль. Бедная Бланш не вымолвила ни единого слова с тех пор, как поняла, что кто-то хотел ее отравить.

Элевсия вкратце пересказала им короткий и пустой разговор с сестрой-лабазницей.

Аннелета встрепенулась:

— Почему она упорствует, когда у нас есть все основания считать ее поведение подозрительным?

— Я вовсе не думаю, что она и есть это… это чудовище, — сказала Жанна, покачав головой.

Ответ Аннелеты не заставил себя ждать:

— В таком случае, что она делала ночью около гербария?

— Не знаю… может быть, у нее действительно болел живот. Это убедительная причина. К какому вы пришли выводу, матушка? — спросила Жанна д’Амблен, поворачиваясь к Элевсии.

— Что я об этом думаю?.. Разумеется, я не считаю Иоланду отравительницей. Я вообще не вижу ни одну из своих дочерей в этой роли. Что касается Иоланды, я спрашиваю себя, не скрывается ли за ее упрямством… гм… как сказать… Боже, как же это трудно…

— Умоляю вас, матушка, объясните нам, — попыталась ей помочь Жанна.

— Хорошо… Нам всем известно, что в этих закрытых местах, где обязательно воздержание… И это случается у наших братьев и порой даже у нас… Да…