Дыхание Мороза - [11]

Но я не беременела, а королевой я стану, только забеременев, и отец моего ребенка станет королем. Буквально вчера я поняла, что все бы отдала — вплоть до трона, — лишь бы остаться с Дойлем и Морозом. Но одно меня останавливало: чтобы их не лишиться, мне пришлось бы отказаться от данного мне рождением права. А я слишком дочь своего отца, чтобы отдать Келу власть над моим народом… Но я все больше жалела о своем выборе.

— Есть ли у вас, что возразить, принцесса?

— Моя тетя не совершенство, но брата она любила, я это знаю наверняка. На его убийцу она обрушит все кошмары ада. Ни один из стражей не рискнет стать жертвой ее мести.

— Вы в этом абсолютно уверены, ваше высочество?

— Задайте себе вопрос, господа: чего надеется достичь подобным заявлением король Таранис? Или даже такой вопрос: чем была выгодна королю смерть моего отца.

— Вы обвиняете короля в убийстве принца Эссуса? — спросил Шелби.

— Нет, только напоминаю, что Благой двор никогда не был дружески расположен к нашей семье. И если Королевского Ворона, убившего моего отца, ждала бы смерть под пытками, то король Таранис, если бы ему удалось удачно скрыть содеянное, исполнителя скорее наградил бы.

— Но зачем ему убивать принца Эссуса?

— Этого я не знаю.

— Но вы считаете, что за этим убийством стоит король? — спросил Ведуччи с тем ясным разумом, что светился у него в глазах.

— До сих пор не считала.

— Что вы хотите сказать, принцесса?

— Мне непонятно, что надеется приобрести король, выдвигая обвинения против моих стражей. Я не вижу смысла в его действиях и невольно задумываюсь об истинных мотивах.

— Он хочет, чтобы мы отдалились друг от друга, — сказал Мороз.

Я внимательно вгляделась в красивое надменное лицо: за надменностью он всегда прятал тревогу.

— Но как?…

— Если он посеет в тебе столь ужасные подозрения, сможешь ли ты доверять нам, как прежде?

Я опустила взгляд на наши переплетенные руки.

— Нет, не смогу.

— А если подумать, — продолжил Мороз, — то обвинение в изнасиловании тоже должно заставить тебя в нас сомневаться.

Я кивнула:

— Возможно, но в чем его цель?

— Вот этого не знаю.

— Если только он не потерял рассудок окончательно, — сказал Дойль, — цель должна быть. Но сознаюсь, мне она не видна. Мы играем в чужую игру, и мне это не нравится.

Дойль оборвал себя и взглянул на юристов.

— Прошу прощения, мы на миг забылись.

— Так вы считаете, что все это — политические игры двух ваших дворов? — спросил Ведуччи.

— Да, — ответил Дойль.

— Лейтенант Мороз?… — повернулся к нему Ведуччи.

— Согласен с капитаном.

И ко мне напоследок:

— Ваше высочество?…

— Да, мистер Ведуччи. Да. Что бы с нами ни происходило, это безусловно отражение политики дворов.

— Поступок короля по отошению к послу Стивенсу меня удивил. И заставил задуматься: не используют ли нас в неясных нам целях?

— Не хотите ли вы сказать, мистер Ведуччи, — спросил Биггс, — что начинаете сомневаться в обоснованности выдвинутых против моих клиентов обвинений?

— Если я выясню, что ваши клиенты виновны в том, в чем их обвиняют, я сделаю все, чтобы они понесли максимально допустимое по нашим законам наказание. Но если обвинения ложны, и король пытается навредить невиновным посредством закона, я сделаю все, чтобы напомнить королю, что в этой стране над законом не стоит никто.

Ведуччи улыбнулся — совсем не так радостно, как в прошлый раз. Нет, он улыбнулся хищно, и эта улыбка его выдала. Теперь я знала, кого здесь стоит бояться. Ведуччи не карьерист, как Шелби или Кортес, но как юрист он их превосходит. Он искренне верит в закон, искренне считает, что невинных нужно защитить, а виновных покарать. Такую прочную веру не часто встретишь у юриста, оттрубившего за барьером добрых двадцать лет. Юристы обычно жертвуют убеждениями ради карьеры, но Ведуччи удержался. Он верил в закон и, может быть — только может быть, — начинал верить нам.

Глава третья

Нас пригласили перейти в другую комнату — не такую просторную, как конференц-зал, но надо сказать, не у всякой семьи дом бывает просторней того конференц-зала. В новой комнате на стене висело громадное зеркало: в потускневшей от времени позолоченной раме, из не слишком чистого стекла, местами мутное, с одного края в пузырьках. Оно принадлежало когда-то прабабушке мистера Биггса. Сюда, в святая святых мистера Биггса, мы пришли ради своего рода телефонного разговора — хотя и без телефона.

На допросе в конференц-зале нас сменили Гален, Рис и Аблойк, но сказали они мало — только отрицали свою виновность.

Эйб выделялся необыкновенными волосами: у него в прическе чередовались полосы — черные, белые и нескольких оттенков серого, все одинаковой толщины и очень четкие, будто искусно выкрашенные, как у современного гота. Только никто их не красил, они такие от природы. Белая кожа и серые глаза дополняли образ. В темно-сером костюме Эйб смотрелся неуклюже: как бы хорошо ни была сшита одежда, а видно было, что он сам ее бы не выбрал. Он веками вел разгульную жизнь, и одевался соответственно. Алиби у Эйба не было как раз потому, что во время предполагаемого нападения он планомерно накачивался спиртным пополам с наркотой. Трезвым он оставался только два последних дня, но у сидхе настоящая зависимость от наркотиков не вырабатывается — впрочем, и напиться или одурманить себя до беспамятства нам тоже не удается. Обратная сторона медали.