Дыхание грозы - [9]

Отец посоветовал Ганне:

— Если не полегчает, надо по знахарку…

— В Юровичи надо, — отозвался Андрей Рудой, знающе заглядывая под полог. Никто не заметил, когда он подошел, и никто не знал, как он сумел догадаться, что здесь может понадобиться его совет, но никто и не удивился тому, что он здесь, что он советует. Много ли было в Куренях дел без Андреевых советов. — В Юровичи, — повторил он поучительно. — Дохтор Янушкевич там есть. Та-скать, светило на весь свет! В Мозыре знают…

. — Можно и к дохтору, — согласился отец. — Кони у Евхима добрые, в момент донесут до Юрович.

— Донесут-то донесут, — загадочно покачала головой мачеха, — а только к добру ли… Знахарка — дело верное…

Всякий знает…

— Темнота наша! Выдумываем черт знает что! — Андрей начал злиться. Горячо сказал Ганне: — Езжай, не сомневайся! От любой хворобы враз вылечит. Только, следовательно, чтобы не поздно приехала!

Старый Глушак, который тоже подошел и слушал, отозвался строго:

— Не опоздаем, если надо будет!

Чувствовалось, старик с трудом скрывал злость на Рудого: приперся, наставник голопузый, сует свой нос! И на Чернушек смотрел не очень приветливо, и Ганной был недоволен: сама работать не работает, да еще всяких подсказчиков водит!

И Чернушки и Рудой, чувствуя эту Глушакову неприязнь, быстро начали в неловком молчании расходиться.

Только Ганна не повиновалась старику, как бы даже и не считала его недовольство стоящим внимания: жила только своей тревогой, которая была выше всего, одна повелевала ею.

Попробовала накормить маленькую, но та грудь не взяла. Запахнув полог, очень обеспокоенная, решительная, Ганна направилась к Евхиму, который с жадным рвением вымахивал перед собой косой. Остановилась перед ним, глядя колючими, сухими, недобрыми глазами, требовательно сказала:

— Горлянка, может, у нее!

Евхим устало развернул плечи, откинулся немного назад — хотел размять одеревенелую спину.

— Еще что выдумаешь!..

— Посмотрел бы, какая она!..

— Смотрел уже… Нет у нее никакой горлянки… Застудилась, потная вот и вся горлянка…

— Задыхается ж!

— Простудилась — вот и дышит так…

Он провел рукой по косе, стер прилипшие мокрые травинки Ему, видела Ганна, хочется кончить этот разговор.

Однако она будто приказала:

— К дохтору в Юровичи надо везти! Там есть, говорят, хороший дохтор!

— Надо дак надо, — вдруг согласился он. Тут же повел взглядом в сторону отца, добавил: — Подождем только до вечера…

— Чего ждать!

— Подождем, — твердо сказал он. — Посмотрим…

Евхим опустил косу в траву, как бы дал понять, что разговор окончен. Некогда тут болтать попусту…

Вечером дочурке не стало легче, и, когда похлебали борща в потемках, Евхим сказал старику, что надо что-то делать Степан сразу ухватился за эти слова — заявил, что надо сейчас же ехать в Юровичи или в Загалье.

— В Юровичи или в Загалье! — Старик, кряхтя, поднялся, бросил жестко, с упреком: — Сено вон гниет!..

— К утру можно вернуться…

— Вернешься! Пустят они!.. Месяц потом держать будут! Да скажут еще: одну малую не можем, а мать с ней нужна. Чтоб ухаживала! А матери, скажут, возить надо еду, каждый день!..

— Не скажут! Обойдусь я, если на то…

— Я могу, если что, сбегать, — сказал Степан. — Дорога не далекая!..

Отец даже не глянул на него.

— Обойдешься! — В старике все росло раздражение. — Ето теперь говоришь-т-обойдешься, а посидишь, выгуляешься…

— Где ето я выгуливаться буду?! Что вы говорите!

— Знаю, что говорю! "Где, где буду?" Известно где, там, куда везти просишь! Куда ехать советуют советчики всякие…

— Боже мой, разве ж вы не видите ничего! — Ганна была в отчаянии. Ее глаза влажно заблестели. В страхе, в горе выпалила: — Или вам все равно, что… будет!

— Ето тебе все равно! — вскипел Глушак. — Вот нажил невестку на свою голову. Ето ты не видишь ничего!

— Задыхается ж совсем! — теряя последнюю надежду, что старик смилостивится, крикнула Ганна.

— Не задохнется! — крикнул и старик.

— Вы всё загодя знаете, — запротестовал Степан.

Вот же дитятко: нету того, чтоб уважить, поддержать отца, — тоже на отца броситься готов.

— Знаю! — злобно глянул на Степана старик. Он тут же сдержал себя, с достоинством и мудростью человека, который знает, как все должно идти, просипел рассудительно: — Бог захочет — дак будет жить… А как не захочет — дак никакой дохтор не поможет…

Халимон стал бормотать молитву, креститься… Ганна, слушая это бормотание, подумала с неприязнью: молитва одна, видно, — чтоб погода хорошая была завтра!..

Она нарочно не смотрела на Евхима, который, опираясь на телегу, посверкивал цигаркой, — душила обида на него.

Хоть бы слово замолвил, поддержал! Тяжело было начинать разговор с ним, но все ж не выдержала:

— А ты, ты — что ж молчишь? Или тебе ето… пустое?

Он не спешил отвечать. Огонек цигарки заискрился и раз и второй, прежде чем он заговорил, спокойно, ровно, как с младшей:

— А я не люблю болтать попусту.

— Дочка… помирает, а тебе все — попусту!..

Цигарка снова заискрилась, прежде чем он промолвил:

— Не помирает и не помрет. И нечего тут трястись да кидаться на всех!..

— На вас кинешься! Очень вы зашевелитесь! Вам — лишь бы сено не попрело!.. — Ганна заговорила порывисто, решительно: — Одна пойду! На руках понесу! И… не надо мне ничего вашего! Никаких ваших узлов не надо!