Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке - [308]

Упомянутая выше Софья Лилиенфельд, проходившая по делу Лопухиных в 1743 г., получила свободу лишь в 1763 г., уже после смерти своего мужа. Но она вернулась не в Петербург, ко двору, а в деревню, как было ей назначено указом Петра III. Лишь 1 августа 1762 г. новая императрица Екатерина II дала указ Сенату: Софье Лилиенфельд «всемилостивейше дозволяем теперь жить в Москве или где она пожелает» (633-2, 131–132). И для большинства освобожденных из ссылки политиков и придворных возвращение к прежнему их положению было практически невозможно. Весьма опытный в придворной интриге, «пронырливый» барон П.П. Шафиров, в общем-то случайно (по служебным, а не политическим причинам) попавший в опалу в 1723 г. (см. 343) и сосланный не дальше Новгорода, потом долгие годы пытался восстановить свое прежнее, очень высокое положение у власти, но так и не сумел этого сделать. Среди тех, кто не хотел восстановления былого могущества Шафирова, был и А.И. Остерман, некогда скромный его помощник и заместитель, а потом — влиятельный вице-канцлер времен Петра II и Анны Ивановны. И все же Шафиров в конце 1730-х гг. сумел-таки достичь должности президента Коммерц-коллегии. Вернуть высшие чины и получить даже должность президента Военной коллегии смог также, благодаря указу Елизаветы в декабре 1741 г., князь В.В. Долгорукий, до этого просидевший в тюрьме девять лет (704-22, 133). Другие же опальные были ряды возвращению хотя бы в свою дальнюю деревню.

Помилование — официальное царское прощение — не являлось реабилитацией в современном понимании этого слова, т. е. полным юридическим восстановлением в правах. Новый властитель, придя на трон, прощал политических преступников из милости, а не восстанавливал справедливость. Для нового государя признать, что его предшественник приговаривал к смерти или ссылал в Сибирь людей без вины, было невозможно — это бы подорвало авторитет верховной власти. О родственниках Андрея Хрущова, казненного в 1740 г. вместе с Волынским, в указе императрицы Елизаветы 15 июня 1742 г. было сказано: адову и детей Хрущова «не порицать, понеже они винам его не причастны» (304, 166). Из этого следовало, что на казненном Хрущове по-прежнему лежит вина государственного преступника, сообщника Волынского. Новая государыня Елизавета не собиралась отменять вынесенного Анной Ивановной приговора в отношении и Волынского, и Хрущова и не желала публично осудить репрессии своей предшественницы. Если об этом и говорилось, то иносказательно, без упоминания конкретных имен, а если такие имена упоминались, то это были в основном имена «плохих» и «злых» советников прежней государыни (Остерман, Миних, Бирон и др.), которые и считались истинными вдохновителями репрессий и несправедливостей. Общим было представление, что «просто так» в ссылку не отправят, что государь всегда прав, а сомнение в правильности приговора рассматривалось как вид преступления. Не случайно, Г.Г. Скорняков-Писарев в 1740 г. донес на ссыльного в Охотске М. Абрамова, что тот совершает преступление, «не токмо словесно, но письменно толковав невинность свою и будто он терпит ссылку, яко исповедник» (775, 686). Кроме того, нужно учитывать «инерцию публичного позора». Человеку, побывавшему в руках палача, испытавшему пытку и публичное позорное наказание, оторванному на многие годы от своей среды, потерявшему здоровье, друзей и богатство, было трудно войти в прежний круг людей, стоявших у власти, восстановить свое прежнее высокое положение.

В какой сложной ситуации оказывалась власть, когда нужно было, не осуждая прямо прежнее правление, реабилитировать, вернуть на прежнее место сановника, видно из дела А.П. Бестужева-Рюмина Он, канцлер России, сосланный Елизаветой в дальние деревни в 1758 г. по приговору с крайне неясным составом преступления, удостоился при воцарении Екатерины II особого манифеста о полной реабилитации. В этом документе, написанном самой Екатериной II, признается, что Бестужев-Рюмин абсолютно ни в чем не виноват, подчеркивается, что манифест — акт не просто помилования, а восстановления Бестужева в прежних правах, чинах и званиях и, что очень важно, в доверии к нему верховной власти. Одна из целей манифеста — реабилитировать Бестужева, но при этом не бросить тень на Елизавету Петровну, идейной преемницей которой провозгласила себя Екатерина II. Не забудем, что сама Екатерина была ранее участницей заговора вместе с Бестужевым. В манифесте очень туманно говорится, что Бестужев-Рюмин теперь полностью оправдался и сам «ясно нам открыл каким коварством и подлогом недоброжелательных [людей] доведен он был до сего злополучия». Подробнее о подлогах неких «недоброжелательных» в манифесте не сказано ни слова, но сразу же подтверждается искреннее желание новой властительницы явить Бестужеву знаки «доверенности и нашей особливой к нему милости, яко сим нашим своеручным манифестом исполняем и, возврата ему прежние чины действительного тайного советника и ранг генерал-фельдмаршала, сенатора, обоих российских орденов кавалер[а] и, сверх того, жалуем его первым императорским советником и первым членом нового, учреждаемого при дворе нашего императорского Совета с пенсионом по двадцать тысяч в год».