Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке - [304]
Власти зорко следили за тем, чтобы ничего из имущества преступников не пропало и чтобы должники опальных, пользуясь благоприятным моментом, случайно не «забыли» про свой долг. По указу 18 марта 1718 г. все, кто когда-либо что-либо взял из «пожитков» и денег у казненных и сосланных по Суздальскому и Кикинскому розыскам, должны были под страхом смерти «без всякой пощады» вернуть все на Генеральный двор (9–1, 14). Берхгольц описывает, что в 1723 г. в связи с делом П.П. Шафирова по улицам Москвы ходили глашатаи и под барабанный бой объявляли всем, кто имел дела с Шафировым, кто держал у себя его вещи, немедленно, под страхом смерти, явиться властям и объявить об этом (150-3, 18). После ссылки князей Долгоруких в 1730 г. императрица Анна Ивановна заподозрила, что князь Иван упрятал свои вещи в дом к жене, урожденной Шереметевой. Императрица распорядилась, чтобы С.А. Салтыков лично и тайно допросил служителей Шереметевых по этому поводу. Так делалось и позже. Пришедшая к власти Елизавета Петровна была очень обеспокоена пропажей каких-то драгоценных вещей, которые она видела при дворе своей предшественницы Анны Леопольдовны, и поэтому довольно грубо потребовала от бывшей правительницы сказать, где она спрятала эти недостающие драгоценности (410, 120).
Обычно власти старались расплатиться с долгами преступника из наличных конфискованных денег или из денег за его проданные вещи. В 30-м пункте инструкции Канцелярии конфискации сказано: «Когда чье имение за озлобление Величества или за преступление противу Величества на Его и.в. отписано или продано будет», то долги преступника оплатить полностью, без остатка, «ибо Его и.в. обретает за благо, что конфискация и штрафы чинятся над преступниками и их имением, а не над безвинными кредиторами, которые б таким образом больше, нежели самые преступники штрафованы были». В спорных случаях Канцелярия конфискации назначала особое расследование: поднимали и проверяли все нужные документы, опрашивали свидетелей. Такое следствие тянулось месяцами, опечатанные вещи в домах портились, имущество куда-то исчезало. Дом и хозяйство, оставшиеся без хозяина и, как правило, хозяйки, которую вместе с детьми изгоняли из отписанного дома, приходили в запустение. В 1737 г. А.В. Макаров писал, что третий год сидит под домашним арестом вместе с семьей, «а пожитки мои, и жены, и племянников моих, оставшихся в сиротстве после брата моего, все запечатаны и письма забраны, отчего, чрез продолжительное время, запечатанное платье и другие тленные вещи в нижней палате от сырости гниют, деревенишки наши посторонние не только нападками своими разоряют, но, видя нас в такой бедности, отнимают напрасно» (775, 698). В своей челобитной пол года спустя после ссылки мужа в Сибирь жена Федора Соймонова писала: «Все приданое и движимое, и недвижимое имение мужа моего описано и запечатано без остатку и поныне под караулом, а я, нижайшая, остаюсь з детьми моими без всякого пропитания и претерпеваю немалую нужду» (217, 94). Часто так и было на самом деле. Крестьяне отписных имений становились «непослушны» и неохотно платили оброки. Словом, все ждали нового хозяина.
Из кандидатов в новые хозяева отписного обычно можно было выстраивать очередь. Конфискованные дома, земельные владения, имущество становились предметом вожделений многих людей. После опалы богатого вельможи государь — еще до приговора над преступником — получал многочисленные челобитные разных людей с просьбой выдать что-либо из отписного имущества им «на бедность», «ради нищеты на пропитание и на окупление долгов». Такие просьбы считались обычным делом. Вот типичная челобитная окольничего князя Никиты Жирово-Засекина, поданная царю в конце 1718 г. Он писал, что живет в Петербурге, «деревенишки за мной малые в пяти губерниях и в семи городах и от сего места удалены и за дальностью припасишков привозят малое число ко мне в год, пронята невозможно и от такова недостатку прихожу в крайнее убожество. А ныне я, раб ваш, приискал изо отписных деревень Федора Дубровского в Белозерском уезде полсела Никольского с деревнями, во Псковском уезде деревня Сармаш, Канбара Акинфиева в Володимерском уезде село Суходол з деревнями, всего сто один двор. Всемилостивейший государь, прошу Вашего милосердия, призри божески», что и было сделано указом 1 января 1719 г. Так бедняк окольничий получил еще несколько «деревенишек» с «людишками» (9–1, 54–55). Как Жирово-Засекин «приискал» отписные деревни, можно только догадываться, думаю, что в этом ему помогли за мзду подьячие.
В первом ряду соискателей нетерпеливо переминался доносчик — награду ему обещали царскими указами. Но не тут-то было! Дьячок Василий Федоров, донесший в 1724 г. на волоколамского помещика отставного капрала Василия Кобылина, очень рассчитывал на большую награду донос он «довел», и Кобылина казнили за «непристойные слова» о царе и царице. Вначале Федоров получил из отписного в казну имущества преступника корову, сено, несколько пар гусей и кур, но он мечтал о большем — хотел стать помещиком, получить «во владенье того злодея огписную деревню».
