Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке - [293]

Иной была обстановка в Устюге Великом, где с 1753 по 1762 г. сидел Лесток. Он жил с женой бедно, но весело, подружился со своим приставом. Пристав приводил к знатному узнику гостей, они играли в карты, и Лесток даже выигрывал себе на жизнь какие-то деньги (763, 232). Различия в том, как жили Бирон и Лесток, объясняются во многом разными характерами этих людей. Спесивый и капризный Бирон наверняка не мог найти общего языка с любой охраной, тогда как веселый, неунывающий повеса Лесток вызывал у людей симпатию. Между тем хорошие отношения с приставом, охраной облегчали узнику унылую жизнь в забытом Богом месте. Начальник охраны мог одним лишь педантичным исполнением инструкции сделать эту жизнь для преступников невыносимой. Тот офицер, командир конвоя, что так не понравился своим внешним видом и повадками молоденькой княжне Долгорукой, оказался впоследствии весьма либеральным охранником и добрым человеком. Это был капитан Иван Михалевский, выслужившийся в офицеры из простых драгун. Доставив Долгоруких в Березов, он охранял их до 1735 г. Михалевский сблизился с ссыльными, делал им различные поблажки. К этому его побуждали обстоятельства. Как начальнику охраны, ответственному за жизнь и здоровье ссыльных, ему можно посочувствовать: Долгорукие жили недружно, постоянно ссорились и дрались. Михалевский опасался, как бы родственники, скученные в замкнутом пространстве острога, не поубивали друг друга. Ему приходилось постоянно разбирать свары князей и княжен, составлять протоколы о побоях — а вдруг кто-нибудь от них будет убит, а спросят ведь с него, начальника охраны! Поэтому Михалевский, чтобы разрядить обстановку в остроге, вопреки инструкции стал выпускать Долгоруких в город.

Вольности, которые давал Михалевский ссыльным, принесли ему в конечном счете несчастье: за нарушение инструкций его судили и приговорили вначале к расстрелу, а потом к ссылке в Оренбург «в тягчайшую работу вечно». Освободили Михалевского от каторги при Елизавете Петровне, но он остался без пропитания, чина и не удел — присяжную должность надлежало соблюдать независимо от правителя! (310, 88–89). В 1746 г. был арестован капитан Ракусовский, на которого донесли в «слабом содержании» государственных преступников — людей из свиты Брауншвейгского семейства, оставленных в Ранненбурге. Он обвинялся в том, что, будучи «при арестантах на карауле главным командиром, слабо содержал и имел с ними, яко с неподозрительными людьми, дружеское обхождение», а также просил кого-то из ссыльных стать крестным его новорожденного сына За все эти проступки капитан был разжалован в поручики и отправлен на службу в гарнизонные войска (410, 314).

Привезенный весной 1812 г. в Нижний Новгород М.М. Сперанский жил на квартире свободно, без охраны. Однажды вместе с отставным обер-прокурором АА Столыпиным он прогуливался по городу. Местная полиция заметила, что Сперанский со своим спутником «белее ходили между черным народом и будто бы Сперанский скрытным образом бывал в трактирах и питейных домах». В ответ на донесение нижегородского губернатора министр полиции передал высочайшую волю: следить за Сперанским и употребить все старания, чтобы «проникнуть цель и причины обращения его между простым народом». Вскоре Сперанского выслали в Пермь, где некогда влиятельный сановник подвергся новым грубым притеснениям и унижениям. 10 октября 1812 г. Сперанский жаловался Александру I: «Прибыв в Пермь я силился, по возможности, привыкать к ужасам сего пребывания. Между тем, здешнее начальство признало за благо окружить меня не неприметным надзором, коего, вероятно, от него требовали, но самым явным полицейским досмотром, мало различным от содержания под караулом. Приставы и квартальные каждый почти час посещают дом, где я живу и желали бы, я думаю, слышать мое дыхание, не зная более, что доносить». В письме же министру полиции он писал: «Я не ропщу на губернатора и уверен, что он поступает сим образом не по злобе и не из выслуги, но единственно по неправильному понятию о свойстве моего сюда удаления. От вас, милостивый государь, зависит определить сие точнее». После этого пермскому губернатору было указано, чтобы «высочайшая воля была исполняема не далее пределов, ею назначенных… и чтобы вообще надзор за их поступками был самый неприметный и осторожный» (706, 77–79, 82–85).

Вопреки строгим предписаниям из столицы источником льгот для ссыльных становились помимо начальника охраны и местные чиновники — воеводы, коменданты. Они, живя рядом со ссыльными, как и охрана, сближались с узниками. Воеводам и комендантам сибирских городков — мелким служилым людям — льстило близкое знакомство со знаменитостями, которых в Петербурге они могли видеть только в окне кареты. Здесь, в глухом сибирском углу, такие люди оказывались в полной власти воеводы. Каждый из провинциальных воевод мог повторить слова воеводы Березова XVII в. князя О. И. Щербатова: «Я здесь не Москва ли?» Воевода, его жена начинали ходить в гости к узникам острога, принимать их у себя, совершать вместе прогулки, ездить на охоту. Охрана, также зависимая в своей жизни от местного начальства, смотрела на эти вольности сквозь пальцы