Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке - [284]

Нигде в Европе братьям было не найти покоя, всюду опасались мести России за доброе отношение к ее изгнанникам. Массон-младший был вынужден лично объяснять прусскому коралю, почему его с позором выбросили из России, а жалобы братьев на произвол русских властей лишь ухудшили их положение — нигде в Германии им не находилось места. Вместе с тем Массон понимал, что это еще не самый страшный жребий — быть брошенным в объятую войной и нестроением Европу: «Спросят меня, быть может: да разве большое несчастье быть удаленным из России? Конечно, я начинаю чувствовать, что нет, и приношу спасибо русскому правительству: ведь нас вместо высылки за граничу могли точно так же спровадить в Камчатку, стало быть, надо считать за благодеяние уже и то, что нам не сделали столько зла, сколько были в состоянии сделать» (533, 580). Конечно, это было слабое утешение для изгнанника.

Ссылка по приговору «В деревни» или «В дальние деревни» была видом традиционной опалы и появилась, возможно, раньше XVII в. В боярских книгах и списках о ней делалась запись: «В деревне». Ссылка в «дальние» деревни, т. е. в удаленные от столицы вотчины и поместья провинившегося, считалась самым легким из возможных наказаний такого рода, хотя перед отправкой в ссылку вельможу почти всегда лишали званий, чинов, орденов, вообще «государевой милости». Иногда приставу указывали более-менее конкретный адрес («в суздальскую ево деревню») или с уточнением: «Жить… до указу в дальней его деревне, которая дале всех и из ней не выезжать» (195, 186; 752, 195), но чаще давали лишь общее направление — подальше от столицы, предоставляя выбор «дальней деревни» самому ссыльному или местному начальству. При ссылке И.Э. Миниха, бывшего обер-гофмейстера двора, ему был зачитан указ: «Лиша тебя обер-гофмейстерскаго чина и сняв кавалерию, послать в деревню, которую тебе дать в России вместо отписных твоих деревень и жить тебе в оной без выезду». Такую деревню нашли в Кинешемском уезде, но потом решили ограничиться ссылкой в Вологду «под смотрением воеводы с товарищи» и выдать ему 1000 руб. в год на содержание (264, 1548–1567).

Сразу же после прихода к власти Павла I в 1796 г. княгиня Е.Р. Дашкова, как участница переворота 1762 г., была лишена всех своих высоких должностей, хотя формального указа о ее ссылке не последовало. Но стоило ей приехать в Москву, как в ее спальню (княгиня была больна) «вошел генерал-губернатор М.М. Измайлов. Он… — вспоминала Е. Дашкова, — понизив голос, сказал, что должен объявить мне от имени Его величества императора приказание немедленно вернуться в деревню и припомнить 1762 год». Действительно, в рескрипте Павла I Измайлову сказано: «Михаил Михайлович! Объявите княгине Дашковой, чтобы она, помянув событие 1762 года, немедленно из Москвы выехала и впредь бы в нее не въезжала». Естественно, Дашкова в Москве не задержалась. Приехав в свое калужское имение Троицкое, она получила новый указ императора: немедленно ехать в деревни своего сына, причем оговаривалось примерное место ссылки — «между Устюжной Железнопольской и Череповецким уездом» (238, 185, 189, 459; 467, 193). Это были уже действительно дальние деревни.

Князя В.Д. Долгорукого в начале апреля 1730 г. отправили на должность сибирского губернатора, но по дороге его нагнал грозный посланец императрицы Анны подпоручик Степан Медведев, который прочитал опальному вельможе манифест о том, что «за многия его, князя Василия Долгорукова, как Ея и.в. самой, так и государству бессовестные противные поступки, лиша всех его чинов и кавалерии сняв, послать в дальнюю его деревню, с офицером и солдаты, и быть тому офицеру и солдатам при нем, князь Василии, неотлучно». Сам же Медведев получил инструкцию, как конвоировать опального вельможу по дороге в назначенную для ссылки его пензенскую вотчину, село Знаменское Керенского уезда Долгорукому не запрещали ни встречи по дороге, ни переписку, но за всем этим тщательно следил начальник конвоя: беседы Долгорукого с людьми разрешались только в его присутствии, он же просматривал переписку арестанта. Медведев снимал копии со всех писем опального и вел подробный журнал обо всех встречах и разговорах арестанта в пути. Долгорукому разрешили взять с собой из подмосковной вотчины девять дворовых. Медведев следил, чтобы они никуда не отъезжали от конвоя (510, 33–36). Несмотря на все эти ограничения, сосланный в дальние деревни в пути не походил на каторжника; его не заковывали в железа, не лишали личных вещей, денег и даже предметов роскоши. Высылка А.Д. Меншикова из Петербурга в деревню, воронежское имение Раннен-бург, напоминала торжественный выезд императорского двора за город: десятки карет и повозок с имуществом, многочисленная челядь, конная и вооруженная охрана Описи имущества светлейшего показывают, что он увез с собой в ссылку огромные богатства (539, 333–343).

Высланное из Москвы весной 1730 г. в свою пензенскую деревню семейство князей Алексея и Ивана Долгоруких захватило с собой массу слуг, своры охотничьих собак, любимых верховых лошадей. Н.Б. Долгорукая писала, что видела, как перед ссылкой в деревню «свекор и золовки с собой очень много берут из бриллиантов, из галантерии, все по карманам прячут…»