Дьявольский кредит - [139]

Дальнейший бой больше походил на травлю вредителей, наёмники, сколь бы опытными бойцами они ни были, не могли сравниться в мощи с уже отправленными к Хель орками, не взирая на своё внушительное число. Хротгар практически не замечая сопротивления, словно каток, продвигался сквозь их ряды, оставляя за собой просеку из обезображенных трупов и искорёженной стали доспехов.

Когда он вновь попытался сдержать себя, оказавшись перед строем дружинников сэра Эрдала, на поле боя неожиданно появилось новое действующее лицо, заставившее с ужасом расступиться как врагов, так и союзников. Это был огромный сгусток огня с человеческими руками и головой, сотканными также из пламени, и «хвостом», как у киношных джинов. Ростом этот человекообразный пламень был чуть больше трёх метров, и от него исходил во все стороны хорошо ощутимый жар, заставивший всех, кто был поблизости, резко шарахнуться в стороны. «Зря шамана не добил.» — Мелькнула грустная мысль в голове Андрея, в то время, как тело, продолжавшее бушевать в своей животной ярости, уже устремилось к опасной цели. Он ощущал жгучую боль от нестерпимого жара, но ничего не мог сделать, собственное тело ярилось, безуспешно пытаясь поразить пламя оружием и поджариваясь заживо.

И если чёрная сталь топора не поддавалась жару, то меч в левой руке, будучи из обычной стали, уже начал брызгать по сторонам каплями расплавленного металла.

В какой-то момент тело замерло. Андрей сначала не понял, что происходит, но в следующий миг, сделав шаг назад в попытке избавиться от жуткой боли, осознал, что ярость ушла, а контроль вернулся. Но радость не продлилась долго — безмолвный, но от этого не менее жуткий противник обжигающей хваткой обеими руками крепко взял северянина за плечи, запахло палёной кожей и шерстью. Это обращались в пепел рукава рубашки и стёганки, руки жгло нестерпимо. Он беспомощно извивался, пытаясь вырваться, ощущая, как обугливаются его плечи и истошно вопя.

И тут разум пронзила спасительная мысль: «Ярость прошла — магия вернулась!» В следующий миг он узрел эту пылающую головешку в виде бурлящего сгустка энергии и попробовал применить охлаждающее плетение, гасящее энергию в определённом объёме. Эффект не оправдал ожиданий, поскольку образовавшаяся в сгустке брешь тут же заполнилось энергией из прилегающих областей. «Мало, нужно больше мощи!» — С этой мыслью он попробовал распространить плетение на максимальную область, какую мог, эффект продержался чуть дольше. На пару секунд Фёдд даже ощутил ослабление жара, что было весьма кстати, учитывая накатившую на тело свинцовую усталость, оказавшуюся расплатой за недавние боевые подвиги.

— ХЕЕЕЛЬМ, РЕБЯЯТААА, ПОМОГИТЕ!!!!!!!! — Взревел он, вновь применяя плетение, на этот раз стараясь поддерживать его как можно дольше.

Попытавшись оглядеться, он понял, что не видит друзей, вообще ничего не видит. «Возможно, глаза шалят из-за яркого света рядом?» — с надеждой подумал Андрей, впрочем, острая боль во всём лице, да и вообще по всему телу, очень мешала думать, хотя жар и начал постепенно убывать. Вернувшись к сейдическому зрению, он с радостью обнаружил, что кроме его плетения пламенное тело противника уже пытаются гасить ещё несколько чужих. Проследив их источники, он с радостью узнал ауры своих друзей, отряд всё же услышал его зов. Энергия этого «огненного джина» плавно угасала, в какой-то момент начала мерцать, а затем и вовсе рассеялась. Когда северные земляки склонились над ним, он лишь хрипло прошептал, прерываясь на болезненный кашель:

— Это был шаман… Добейте его быстрее… Райнар, не забудь про кровь… И органы… — На этих словах сознание покинуло Андрея.

Глава 28 Кровь и потроха или круговорот жизни и смерти

Он осознал себя окружённым тьмой, но не той, какая была вокруг, когда он падал в Забвение, нет, сейчас тьма была густой, плотной, обволакивающей и как будто… уютной, что ли? Постепенно из тьмы вокруг начали проступать смазанные образы, перетекающие один в другой. Это было похоже на воспоминания… Только это были не его воспоминания, кроме того, как он ни пытался сосредоточиться, он не мог увидеть лиц или расслышать имён действующих лиц. Он словно слышал в звуках, доносившихся до него, сотни и тысячи имён в одном. Фрагменты историй, наблюдаемые им, при многократном повторении схожих между собой, но отличных в нюансах и обстоятельствах, кусков чужих жизней, сменяли друг-друга, представляя собой пёстрый мозаичный калейдоскоп обезличенных и, в то же время, относящихся к сотням живших в разное время очевидцев, воспоминаний. В свою очередь, он тоже не был сторонним зрителем, каждый раз наблюдая очередную рваную сцену прошлого глазами одного из её участников и переживая все эмоции и ощущения, испытанные им. Не успевал закончиться один эпизод этого безумного фильма, как начинался другой, а то и несколько одновременно, смешиваясь и переплетаясь между собой. От изобилия и разнообразия происходящего разум бурлил и готов был вот-вот взорваться. Множество эмоций одновременно обуревало его, сменяясь быстрее, чем он успевал это осознать. Собственная личность пульсировала, то размываясь и разрываясь на части среди этой пёстрой мешанины образов, то вновь собираясь воедино эдаким маяком во тьме. Происходящее по ощущениям походило на что-то среднее между ночным кошмаром, длительной бессонницей, когда утомлённый разум смешивает грёзы с явью, и безвкусным третьесортным кабаре, единственным достоинством которого является быстрая смена декораций. Невозможно было определить, сколько времени уже прошло в этом странном нездоровом состоянии, да и само время уже словно перестало существовать. Иногда картинка прошлого, а он уже не сомневался, что всё наблюдаемое действительно является имевшими место сценами из истории разной степени давности, приобретала чёткость и он мог осмыслить происходящее. Вот он в яростном бою. В царящем вокруг хаосе слышны крики умирающих, его собственный меч рассекает врагов одного за другим, обагряя лицо, как и всё вокруг, тёплыми брызгами крови. Вдруг ярость схватки сменяется спокойной сосредоточенностью, меч в руке обращается в нож для резьбы, а очередной враг в ореховую ножку детской кроватки. Мгновение и вместо деревянной ножки он держит в руках костяную панель, готовящуюся стать рукояткой кинжала, и наносит на неё причудливый узор. И вновь спокойная бытовая сцена сменяется огнём пожарища, на фоне которого он держит на руках труп кого-то из близких, глядя на ту самую костяную рукоять, которую только что (или уже очень давно?) сделал. Только она уже на кинжале, торчащем из груди того, кто умирает на его руках, по которым горячими и липкими струями стекает кровь. И вновь декорации меняются и уже он сжимает шершавую узорчатую кость рукоятки всё того же кинжала, пронзившего глазницу убийцы его сына. Месть свершилась. Образы опять теряют чёткость, обращаясь беспорядочным винегретом бессвязных и чуждых воспоминаний. Подобные просветления повторялись не одну сотню раз, пока он пребывал в горячечном забытьи.