Дьявольский коктейль. Не убежишь! Мой сын убийца? - [16]

— Ведущий оператор, дорогуша.

— Приношу свои извинения, — сказал я иронически. — Выпьешь чего–нибудь? Виски?

Уэнкинс отказался от боевых действий и пошел за выпивкой.

Конрад оглядел зал, в котором клубами плавал табачный дым. Везде стояли бокалы, пустые и недопитые. Журналисты болтали, разбившись на группы. Атмосфера была непринужденной.

— Боже мой! — усмехнулся он. — Не верю глазам своим! Чтобы Эдвард Линкольн согласился на пресс–конференцию, да еще в Иоганнесбурге! Я сказал, что это ерунда, когда мне сказали. Тогда мне сказали, чтобы я шел в самый шикарный зал в «Рэндфонтейне». Я пришел.

Он хохотал так, что закашлялся.

— Закрой рот, — буркнул я.

Он обвел зал рукой.

— Они хоть понимают, какое им выпало счастье? Отдают себе в этом отчет?

— Конрад, уймись, черт побери!

— Дорогуша! — Конрад не желал униматься. — Я и не думал, что ты способен на такие номера! Так сказать, за кадром… Дикие звери кормятся с рук… Неслыханно! То–то удивится Эван, когда узнает!

— Вряд ли, — усмехнулся я. — Он за тысячи миль отсюда.

— Ничего подобного, дорогуша, Эван здесь, в Иоганнесбурге. Можно сказать, через дорогу.

— Каким образом?

— Мы приехали в воскресенье. — Конрад наконец успокоился и вытер глаза. — Пойдем, перекусим, дорогуша, я тебе все расскажу.

Я посмотрел на часы. Была половина первого.

— Хорошо, через пару минут. Я должен еще наговорить интервью для телевидения. У них испортился микрофон, его пошли менять.

Родерик Ходж уже торопился ко мне, ведя за ручку забавную барышню. Туг подошел и Уэнкинс с выпивкой для Конрада.

Ведущая телепрограммы для женщин не отличалась красотой, но выглядела очень эффектно: худенькая, кудрявая, шерстяное платье в оранжево–коричневую клетку и огромные солнечные очки в желтой оправе. Конрад окинул ее волчьим взглядом художника, знающего толк в цветовых эффектах, и заявил, что за последнее время мы сделали вместе четыре фильма.

— Ну и как работается с мистером Линкольном? — спросил Родерик.

— Это нескромный вопрос.

Ни Родерик, ни Конрад не обратили на мой протест никакого внимания. Конрад поджал губы, поднял левую руку и стал загибать пальцы.

— Терпеливый, выдержанный, пунктуальный, работящий и к тому же морально устойчивый, — сказал он, подчеркивая каждое слово. Потом повернулся ко мне и театральным шепотом добавил:

— Я прав?

— Развлекаешься? — ответил я.

Как и ожидалось, Родерик заинтересовался последним определением.

— Морально устойчивый? — спросил он. — Что вы имеете в виду?

Конрад откровенно забавлялся на мой счет.

— Ну как же! Все его партнерши обижаются, что он их целует как актер, а не как мужчина.

Можно было без труда догадаться, какие заголовки рождались в голове Родерика. У него блестели глаза.

— Это все мои сыновья, — быстро вставил я.

— То есть?

— Когда мой старший увидел, что я целую чужую тетю, он со мной неделю не разговаривал.

Все рассмеялись.

Но мне тогда было не до смеха. Питу было пять, и после этой истории он вновь стал мочиться в постель и плакать по ночам. Нам пришлось обратиться к психиатру, он сказал, что мальчик боится, что мы разведемся. Его мирок зашатался в своих основах, потому что его отец целовал чужую женщину, а дома ссорился с мамой. Это случилось вскоре после истории с Либби. Мы не говорили ему, что Либби заболела из–за того, что он уронил ее. Взвалив на ребенка такое, мы ничего бы не исправили, а для него это могло оказаться слишком тяжелым грузом.

— Как же вы решили эту проблему? — спросила клетчатая.

— Стал брать его с собой на фильмы ужасов.

— Ерунда! — перебил меня Конрад.

Уэнкинс, который минуту назад отошел, чтобы что–то уладить, вернулся чертовски озабоченный. Пот лил с него градом. Я подумал, как же паршиво должно быть ему в летнее время.

— Ну вот… все в порядке… прошу… — он как–то чересчур беспокойно переводил взгляд с меня на ведущую. — Давай, Катя… можно начинать.

Глядя на Конрада, я сказал:

— Знаешь, я выучил одно слово на африкаанс. Можешь заняться тем же, пока я буду здесь наговаривать.

— Какое слово? — спросил Конрад подозрительно.

— Воэтсек, — небрежно произнес я.

Стоящие рядом вежливо расступились. «Воэтсек» — значит «отвали». Когда ему объяснили, Конрад вновь захохотал.

— Видел бы тебя Эван! — его шатало от смеха.

— Забудь на минуту об Эване.

Конрад и Родерик отошли, улыбаясь каждый своему.

За огромными желтыми стеклами появилась улыбка.

— Подумать только, в аэропорту мы решили, что Эдвард Линкольн неприступный человек…

— Разве что устал тогда?.. Какие будут вопросы?

— Те же, что и у всех, — ответила она со слегка злорадной улыбкой.

Готово! — крикнул молодой человек из–за аппаратуры. — Можно начинать?

— Ладно. — Катя посмотрела в блокнот, потом на меня; я был в метре от нее. В одной руке я держал бокал, а в другой микрофон. Девушка тряхнула головой, посмотрела на меня и шагнула вперед.

— Так, пожалуй, будет лучше. Мы оба сможем говорить прямо в микрофон, а иначе шумов будет больше, чем слов. Судя по виду, это не микрофон, а развалина… дайте его сюда. — Она взяла микрофон и крикнула: — Джо, начали!

Джо включил аппаратуру.

Катя затряслась всем телом, потом ее толкнуло, выгнуло, бросило вверх и повалило на пол.