Дьявольский эликсир - [40]

Нянька была дородная краснолицая женщина лет пятидесяти с той резкостью в манерах, которая зачастую отличает всех чиновников, привыкших иметь дело с теми, кого они считают ниже себя. Ее подруга, бледноватая особа, весьма приличная, с большой неохотой согласилась присутствовать на суде по какому бы то ни было поводу. Дети, несчастные, исхудалые, с огромными блестящими глазами, длинными ресницами и страшными осунувшимися от голода лицами, лежали по двое и трое в колясочках; за ними ухаживали две нищенки. Детей всего было пятнадцать. Самое поразительное впечатление производила на всех старшая мисс Семафор в розовом ситцевом платьице, детском нагрудничке и старой, не раз стиранной белой накидке. Маленькая Августа была ребенком чрезвычайно неприятным.

— Бог ее знает, эту девочку, — сетовала нянька из работного дома. — Точь-в-точь маленькая старушонка! Никогда не видела, чтобы в ее года так все подмечали, следили, кто что делает! Как-то раз попробовала я ее молоко, — так, маленький глоточек, только чтобы узнать, не скисло ли, — обернулась, а она на меня глядит и, право, будто подмигнула мне, но как-то сердито. Я так и обомлела. Когда я протянула ей бутылочку, она возьми да оттолкни ее! Так ни капли и не выпила, пока я ее не протерла!

— Она чуть не умерла с голоду, няня, — сказала ее помощница. — В том-то все и дело. У детей, которые постоянно голодают, всегда такое лицо и повадки, будто им девяносто лет. При мне сюда многих таких привозили, уж я-то их знаю.

— О, но ведь эту-то не морили голодом. Она вроде только два дня провела у миссис Браун. Говорят, мать этой девочки — какая-то леди. Она дала за нее Салли тысячу фунтов золотом и сказала ей, чтобы та от нее отделалась, когда ей будет угодно. Салли эти денежки прокутила — тут-то ее и накрыли. Соседи говорят, что ребенок этот был у нее недолго. Погляди-ка! Она не такая тощая, как остальные. Их морили голодом, это правда, но эта девочка все-таки какая-то чудная. Да вот, что далеко ходить за примером. Вчера вечером, после трудового-то дня, мы с надзирательницей распили по доброму стаканчику пунша. И вот она мне говорит, что ей, дескать, любопытно посмотреть на детей, привезенных из приюта, потому что уж очень много о них толков. Вот я и повела ее поглядеть на то, как они спят в своих кроватках. А эта не спала, во все глаза смотрела. Надзирательница склонилась над ней и говорит: «Ну что ты, маленькая?» и поцеловала ее. Та, скорчив гримасу, отвернула головенку, взяла обрывок голубой ленты, что была на кукле, которую я ей подарила, и сует ей, «бери», значит. Она так и обомлела. «Что это она?» — спрашивает. А я ей: «Да вот, голубую ленточку хочет вам подарить», — говорю я в шутку. А дите-то поглядело на меня да и кивнуло три раза, словно хотело сказать: «Угадала ты». Мне даже страшно стало.

— Это все ваше воображение, няня, да и только.

— Ничуть, — отозвалась няня. — Никакого у меня нет воображения, но я вижу то, что вижу, и незачем мне говорить, что это не так. Ребенок чудной. Вот погляди-ка на него сейчас — сосет себе пальчик, все-то слушает, все-то понимает, что мы говорим.

Августа со своими тщательно приглаженными реденькими и легкими, как пух, волосками, с блестевшими от недавних омовений щеками и носом, несомненно, таила в себе нечто сверхъестественное — так по крайней мере казалось обеим женщинам. Ее умный, лукавый взгляд производил жуткое впечатление. Каждую минуту казалось, что она вот-вот заговорит. То, что она все понимала, было слишком заметно, потому что она слушалась всех приказаний, когда они ей нравились. Порой ее усилия что-то выразить, сказать все, что она знала, были совершенно очевидны и возбуждали такой же страх и жалость, как нечленораздельные крики глухонемых.

— А что это она теперь-то делает? — внезапно спросила помощница.

Августа пристально смотрела на нее до тех пор, пока не привлекла ее внимания. Когда глаза няни и помощницы устремились на престарелого младенца, он отчаянно пытался встать.

— Что ты, душенька? Ну что ты? — успокаивала ее помощница. — Что нужно моей драгоценной крошке?

— Уверяю тебя, — сказала няня, — ребенок делает какие-то знаки, словно пишет! Ну, взгляни на ее пальчики! Просто мороз по коже, право. Не должно такого быть в эдакой крошке!

— А как по-вашему, няня, сколько ей?

— Да годочек, я думаю, или полтора.

— Да? А знаете, когда я ее впервые увидела, ей точно было не больше месяца. Странно ведь, а? Может, это свет, конечно, так падал, только теперь она выглядит гораздо старше.

— Как ты интересуешься ею, — заметила няня, — почему ею больше, чем другими? Дрянная козявка, по-моему, вот и все. На лицо ей лет сто.

— Чего ж вы хотите от бедной малышки без роду без племени? Уж и настрадалась она! Встретилась бы мне ее мамаша, уж задала бы я ей перцу!

— Перестаньте разговаривать, прошу вас, — сказал суровый полицейский, просунув голову в дверь комнаты, где находились свидетели. — Вас слышно в зале заседания.

Голоса сразу же смолкли.

— Ах, вот они, бедняжечки! — воскликнула, войдя, одна из соседок миссис Браун, вызванная дать показания о том, как содержались дети. — Погодите-ка, вот Флорри и Джой, Ада и Рози, Томми. Да, все тут, но где же последний ребенок? Тот, за которого Салли получила такие огромные деньжищи?