Дьявол в сердце - [68]

— Да.

— Мне очень жаль.

Сердце Вейсса было открытой книгой. На форзаце торжествовал Августин. Ангелочек жертвовал нами во имя добродетели. Какое странное, экзотическое слово, немодное, смешное, его никто уже не употребляет. «Храни свои мечты», — сказала я себе в прихожей. Я подмигнула Деве Марии, пребывающей в своем зеленом луче. «Да будут счастливы те, кто поверил в исполнение божественных обещаний», — добавила я, как молитву.

7 июля

Вейсс ехал по Парижу, Элка сидела рядом. Ночь была голубой, как «Арлекин» Пикассо (1903). Насыщенный, чуть ли не кричащий, голубой цвет, голубой голубого периода, вздымавший ночь, как звездный флаг. Ох, этот потрескивающий голубой цвет Парижа на площади Согласия в полночь июльского вечера… Машина Вейсса была маленькая, старая, грязная, из тех, что нравились Элке. На заднем сиденье она заметила портфель и своего старого Бодлера. Она с нежностью матери обласкала его взглядом. Вейсс, значит, так любил ее библию, что везде возил с собой? Ее столько читали, перечитывали, надписывали, столько вырезали, трепали, рвали, неужели в ней еще можно было что-то разобрать? «Любить — это отдавать все», — повторял совершающий богослужения. «И даже отдаваться самому», — подумала Элка, последовательная в своих мыслях. Чтобы доставить ее на улицу Томб-Иссуар, Вейсс, словно забывший их спор, ехал окольными путями.

— Вы водите?

— У меня нет машины.

— Я на своей езжу только вечером.

Одновременно пребывая в разных эпохах, Вейсс предпочитал своей Клио общественный транспорт. Мериньяк говорил: «If you're not part of the solution, you're part of the problem»[20]. Люк повернулся к Элке с видом корсара. «Как ты красив, мой любимый, и как изящен», — пробормотала она.

— Что вы сказали?

— Ничего.

Она смотрела на свои ноги, как делают это на мессе во время приношения даров. В этом замкнутом пространстве они казались близкими, воодушевленными одной и той же мечтой, исключая некоторые истины. Ситуация стояла на мертвой точке, но близость их тел открывала перспективы. Элка созерцала площадь Ратуши.

— Как-нибудь сходим пообедать в ресторанчик «Простуженная кошка» на улице Ассас?

— Да.

— Там есть горячие устрицы и вино Шасс-Сплин 1990 года. Вы спросите, почему Шасс-Сплин? Потому что хорошо звучит, правда?

— Да.

Элка набирала очки. Миленький отец и она, кажется, были на одной волне.

— С девятого июля я на каникулах, — заявил Люк.

— Отличный план. В час пятнадцать, девятого, пойдет?

Вейсс кивнул. Элке стало хорошо, потому что она любила священника, который, слава Богу, больше не был похож на святого. От Бастилии «Клио» поехала по улице Риволи. Туристы всего мира заплатили бы целое состояние, чтобы оказаться на ее месте. Она потеряла свои золотые часы, но на часах в табачной лавке было двадцать три пятьдесят. Бодлер уносил их обоих навстречу утренним сумеркам. Вейсс смотрел прямо перед собой, профиль погибающего ангела. Элка вздохнула.

— Раньше я была эгоисткой.

— Вам виднее.

— Вы думаете, я за это поплатилась?

— Господь — это не страшный дядька с розгами в руках.

Она увидела его руку на переключателе скоростей. За рулем жесты Вейсса были точными, в нем угадывалась многообещающая сила. Чтобы оценить любовника, достаточно проехаться с ним в машине. Вейсс мог увезти ее на край земли, и даже сидя на месте «смертника», она была согласна. Она положила ногу на ногу, глядя на улицу Риволи, которая вытягивала шею, чтобы стать на уровень их новых отношений, рядом с площадью Согласия. Она включила радио, узнала звук «Нова». «Я больше не люблю тебя, моя любовь, каждый день я больше не люблю тебя». У Ману Чао и у Люка Вейсса были одинаковые голоса.

Священник делал все для того, чтобы разбередить ее раны. Светофоры зажигались все одновременно зеленым светом, неизменно зеленым, настолько далеко, насколько доставал взгляд. Демонстрируя цвет их свободы, огни подавали друг другу руки, создавая зеленый коридор через весь Париж. Как добродушные заговорщики, они кланялись, когда машина проезжала мимо, словно пальмы, склоняющиеся перед покидающими пустыню. Можно было подумать, что Вейсс руководил префектурой полиции.

Они проехали вдоль Тюильри, сохраняя скорость, которую Люк, казалось, рассчитал почти до секунды, чтобы уехать как можно дальше без помех. С их ковра-самолета она видела, как разворачивается изумрудная гирлянда, ведущая к будущим эрам, туда, где ничто и никогда не является препятствием. Как будто у них было будущее. Или как будто, прожив его, они очутились в раю.

Вейсс ехал к Трокадеро. У него на связке были ключи от Шайо и его служебных помещений. Несмотря на поздний час, он решил забрать письмо, оставленное для него в ризнице. «Шайо? Странно», — воскликнула изумленная Элка.

— Почему?

— Потому.

Вейсс вез ее в вотчину Черных Очей! Она зашла в церковь Шайо, перед тем как встретить Вейсса. В Шайо она умоляла Бога исцелить ее, сама не веря в это по-настоящему. Выйдя из этой церкви, куда они сейчас войдут вдвоем, она, сама того не зная, победила смерть.

Никто не выбирал эти странные даты, события разворачивались сами собой. Но таким образом, что, выстроившись одно за другим, они неожиданно приобретали смысл. Как будто события происходили в определенный момент, момент, выбранный кем-то не здесь и не только благодаря чьей-то воле.