Дьявол в сердце - [61]

Она решила действовать. Сообщение, записанное по телефону церкви, было ясным. В случае необходимости можно рассчитывать на Вейсса, подобно Святому Кадо, он врачевал все раны. Оставив номер мобильного на 24–32, священник разрешал любому раковому больному мира ему позвонить. Почему же она должна быть единственной больной, которой что-то мешает это сделать? Разве смерть Бертрана не оправдывает то, что она его беспокоит, даже если он находится у изголовья умирающего?

Она прослушала пять гудков. Автоответчик ужасно долго не включался. А может быть, ангелочек все это время вводил в память текст и закрывал файл, перед тем как выключить компьютер?

— Алло?

Никто не произносил это слово так медленно, так серьезно. Это «алло» должно остановить болтливого и беспечного. Как будто, постоянно находясь рядом со смертью, Вейсс кутал свой телефон в траурный флер.

— Алло, — настаивал Голос.

— Это Элка.

Установилась тишина, подобная исполненной смысла тишине в церкви после проповеди. Она это предвидела и сумела преодолеть немое неодобрение.

— У меня умер друг.

— Мне очень жаль.

Голос священника потеплел. Господин Святой от Рака достал свой стетоскоп и прикладывал его к сердцу страдающего. Если бы она разделяла его жизнь, у Вейсса всегда была бы под рукой аптечка на случай несчастья.

— Где вы?

— У себя.

— Что вы делаете?

— Ничего.

Вейсс не такой человек, чтобы бездельничать, считая ворон. «Надо узнать, где он живет», — решила Элка.

— Вы живете в доме священника?

— Нет.

— А где вы живете?

— На острове Сен-Луи.

Она должна была это предвидеть. Вейсс был Робинзоном Бессмертия. Я буду твоим Пятницей отныне и навеки веков, подумала она, как властная мать, настоящая еврейская мамаша. Она представила себе обстановку: белые стены, книги, скрипящий пол, такой пол, которому завидуют американцы.

— Я уже не молода. Вы заметили?

— Все страдания усиливаются во время траура.

— Моего друга звали Бертран.

— Расскажите мне о нем.

Она ринулась вперед, возвращая дружбе ее истинное место. Мод, Бурдон, Антуан, Теобальд, Франс-Иммо, Мелкий Бес, Круэлла, еврейское кладбище в Фонтенбло, она рассказала обо всем.

— Я понимаю, — сказал Вейсс.

Она смущенно посмотрела на часы. Какое бесстыдство! Как она решилась на такую откровенность! Теперь Вейсс знал все.

— Извините меня.

— Там, где Бог, там душа. Там, где душа, там Бог. Проповедь 10, Отец Экхарт, — сказал Вейсс, кладя трубку.

5 июля

Сиамка умирает. Ветеринары, как Круэлла: жестокие, бездушные профессионалы. У них нет ни одного слова утешения. С тех пор как я живу со своими кошками, я заметила, что ветеринары не очень-то любят животных. Взять хотя бы цены за прием: в три, в четыре, в пять раз дороже, чем у врача. «Гоните деньги», — говорят все специалисты по животному царству, за редким исключением. Такими исключениями чаще являются женщины, мужчины редко работают по призванию.

Каждый день я хожу с больной на уколы, притупляющие ее страдания и опустошающие мой кошелек. Эта мука — несчастье в масштабах Сиамки, чье значение в моей жизни обратно пропорционально ее размерам. Значит, я — кошачья мамочка? Имеющиеся на этот счет знаменитые примеры успокаивают. Бомарше, например, чья собака Фолетт носила ошейник с надписью: «Меня зовут Фолетт и господин де Бомарше принадлежит мне».

Я беру Сиамку на руки. Она всегда была очень легкой, а теперь стала вовсе дуновением ветерка. Сердце у меня сжимается. Она мурлычет, как умирающая кошка. Положив свою голову принцессы на мою отсутствующую грудь — я забыла протез, — Сиамка страдает от моей боли. Ее боль лежит на моей ране, маленькое тело разговаривает с моим. Я еще раз чувствую связь, соединяющую все живущее с человеком: Сиамка воплощает эту связь. «Не бойся ничего, — шепчет она. Самое главное — это твое выздоровление. Думай о Люке. Бертран видит тебя. Я прожила свою кошачью жизнь. Ты будешь вспоминать меня».

Шоколадная мордочка, миндалевидные глаза, длинные ресницы, тонкие усы, надменная элегантность, которую Сиамка сохранит до последнего вздоха, находятся уже по ту сторону дюны.

— Ты права, моя милая, — сказала я, орошая ее шкурку своими слезами. — Когда я вовсю болела раком, я не чувствовала никакой печали.

Жизнь продолжается, несмотря на ее смерть, и Бертран, может быть, видит нас: эта мысль, внушаемая Сиамкой с ее изысканной деликатностью, напоминает мне, что завтра — вторник.

* * *

Чтобы рассеять неловкость, Элка заговорила о «Кровавых розах» Дали.

— Вы знаете, отец, накануне операции, которая чуть не стоила мне жизни, я настолько себя идентифицировала с этой замученной женщиной, что показала хирургу фотографию «Кровавых роз». Врач был очень компетентным, очень милым, но не воспринял мои слова всерьез. Чувства больного, его предвидение событий, — кто берет их в расчет? Таким же образом, потом, я поняла, что выкарабкаюсь, и я вам…

Она замолчала.

Люк Вейсс вел машину с нахмуренными бровями.

— Вы покажете мне фотографию, — сказал он.

Они сидели в фургончике, который спускался вниз по левой стороне авеню Фош. От их телесной близости Элка робела до такой степени, что было необходимо делать усилие, чтобы говорить.