Дьявол в сердце - [16]

Никто не знает, где могут гнездиться метастазы.

21 декабря (вечер)

В Бурдоне я вела дневник, чтобы отвлечься. Я разговаривала с покойной Мод, составляла список своих предполагаемых любовников из лицея. Все это я хранила в своем тяжелом ранце и всегда носила с собой. Мачеха, любопытная до моих секретов, обшаривала все ящики. И если Иветта находила мои записи, то уничтожала их. Мои сочинения были безжалостны. Иветта плакала, называла меня чудовищем. Северин же меня наказывал.

Если меня толкнут на улице, я бормочу извинения. Когда мне наступают на ногу, я всегда спрашиваю себя: что я не так сделала? Чувство вины — моя желтая звезда. Ее впору ставить на моих документах.

22 декабря

Теобальд тогда работал адвокатом в конторе «Вагнер Генриотт и К°» на авеню Ваграм. Он представлял наши интересы; тогда мы и познакомились. Франк пригласил нас в «Бристоль». Места за столом распределяла Ольга. Я оказалась между бывшим нотариусом и адвокатом, который мне сразу понравился. Неделю спустя, когда мы просматривали планы Сен-Рафаэля (резиденция с полем для гольфа), мой приемный отец предостерег меня:

— Будь осторожна с Теобальдом: он очень опасен.

— Слишком поздно, — обронила я.

Выпустив дым от сигарило, Франк чуть склонился, и его улыбка стала такой странной, что я впервые испугалась его.

— Ну что же, развлекайся, принцесса. Такой у тебя возраст, — тихо проговорил он и выпрямился.

Сначала он посмотрел вверх, на потолок Франс-Иммо, потом остановил взгляд на фотографии Алисы. По-моему, глупо ждать человека, который никогда не вернется.

— Франк, я не это хотела сказать.

— Вы любите друг друга? Браво! Обожаю, когда люди любят друг друга.

С того дня Франк каждый вечер ужинал вместе с нами. С Теобальдом (тогда я еще не звала его Крестным) мы встречались в «Регате», потом садились в «мерседес», который вел Луиджи. Машина останавливалась то здесь, то там, Франк изучал меню ресторанов.

В конце концов, выбившись из сил, мы заваливались в какую-нибудь пиццерию, «Макдоналдс» или японский ресторанчик самообслуживания на улице Святой Анны. Наша троица выглядела странно, и Франк вел себя как отец. Он внимательно изучал лицо Теобальда, когда тот говорил, оценивал утонченность и находчивость моего любовника. То, что Теобальд изменял Вере, приводило Франка в восторг, добавляя изюминку в наши отношения.

После ужина мы выпивали по стаканчику в «Лидо» (Франк обожал френч-канкан) и отправлялись по ночным клубам. Модные тогда «Режин», «Кастель», «Элизе-Матиньон» принимали нас до самого утра.

У «Распутина» Франк устроил ужин в память о Пушкине: «Пиковая дама» была его любимой оперой. В тот вечер мы с Теобальдом сидели по обе стороны от приемного отца на гранатовом диванчике и произносили тост за Франс-Иммо. Франк сообщил, что отдает мне новые акции своего общества. «Ты будешь богата, Элка моя», — заключил Мелкий Бес. Опустив палец в водку, он смочил мое правое ухо. «Крещу тебя во имя денег!» — со смехом провозгласил он.

Резко оборвав аплодисменты Теобальда, Франк попросил скрипача сыграть «Очи черные». Эта проникновенная мелодия заставила всех затихнуть. Руководитель Франс-Иммо плакал, вытирая глаза огромной, как скатерть, салфеткой.

— Что с ним? — прошептал мой любовник.

— Не обращай внимания, — ответила я, беря его за руку.

Все смотрели на нас. С тех пор каждый раз, когда я слышу «Очи черные», я думаю об ушедшем счастье.

Я так никогда и не узнала, плакал ли Франк из-за песни, которая напомнила ему об Алисе, или из-за меня. Я знаю только, что когда он любил меня, то называл «Очи Черные». Это так и осталось со мной. «Очи черные» и любовь — для меня одно и то же. Это недосягаемое счастье, его невозможно пережить.

Окончив романс, музыкант заиграл зажигательный «ча-ча-ча», чтобы утешить рыдающего Менеджера; потом Франк поднялся, прикурил «Житан» с фильтром и осушил двадцатую порцию кампари-соды. Теобальд хотел попросить счет, но Франк так посмотрел на него, что мой будущий муж осекся. Никто не имел права оплачивать счета Мериньяка.

Время от времени мой бывший отец принимал нас у себя на бульваре Сюше. Мы ужинали, стоя на американской кухне, потом спускались в первый подвал, чтобы посмотреть «All about Eve»[2] или «The Lady from Shanghai»[3]. «Do you know what the wickedness means?»[4] — спрашивал Франк, изображая Веллса, пока шли титры, которые он будто бы знал наизусть. Вилла показалась Теобальду мрачной, он мне признался: «Это гробница Мавзола первого класса: кругом черное и комнаты пустые».

Я, конечно, любила его, но не настолько, чтобы предавать своего благодетеля. Я никогда не рассказывала ему о галерее в нижнем подвале и о сокровищах, которые Франк берег для Алисы.

Франк угощал Теобальда старым вином и сигарой, а я улыбалась в полумраке. Ради моих прекрасных глаз двое мужчин, которых я любила больше всего на свете, собрались здесь. Счастье было здесь, в этой пещере, превращенной в бункер для киномана, и я забывала о том, что все здесь ожидало Алису, забывала и о фильме «The Lady from Shanghai», о кампари, принесенном Луиджи, и только смотрела на своих мужчин. У любви было два лица. Немолодое и усталое было более привлекательно. Отблески то ярко освещали профиль Франка, то снова погружали его лицо в темноту. Теобальда я полюбила за один-два жеста и несколько словечек, принадлежащих только ему, но ведь человека можно любить за такие мелочи, так что никто не бросит в меня камень.