Дьявол Сент-Круа - [16]

Гитер снова пустился бежать. Самое позднее через пять минут он достигнет управы, расскажет судебному следователю Эрали все, что знает. И г-жа Гитер, когда муж вернется и поведает о ночном походе, восхитится его храбростью. А завтра, узнав обо всем, вся Сент-Круа разделит ее восхищение.

«Еще несколько домов, — подумал маленький аптекарь, — и я достигну площади…»

Там он окажется в безопасности, даже если душитель станет преследовать его, он успеет ворваться в здание управы, позвать на помощь, толкнуть дверь в кабинет Эрали… Там он будет спасен…

Ему опять пришлось умерить шаги. Пот стекал по щекам, в боку кололо.

Он начал считать дома, отделявшие его от большого пятна света, обозначавшего площадь: один, два, три, четыре… Еще шесть-семь домов и…

И тут сердце замерло у него в груди, а колени подкосились от ужаса. Он хотел закричать и не смог.

В тени дверного проема шевельнулось нечто еще более темное.

И внезапно аптекарь почувствовал, как смыкаются на его хрупкой шее холодные, липкие, мягкие и жесткие разом руки, отвратительные руки душителя, не имеющего лица, того самого, который иногда преследовал его ночами.

В последней попытке самозащиты он хватился своей трости, данной ему г-жой Гитер и забытой в Белой Лошади.

IX. Себ Сорож спешит на помощь

— Ну как, заметно? — вот уже несколько дней допытывался у друзей Себ Сорож.

— Что? — в ответ спрашивали они.

Он объяснял:

— Что я помолвлен?

Одни заявляли, что нет, другие — что да. И правы были последние. Невозможно было усомниться во влюбленности Себа Сорожа, стоило лишь увидеть новый огонек, вспыхивающий временами в его глазах, или услышать, как он насвистывает, словно соловей за закрытой дверью, думая, что один, почувствовать запах редкого одеколона, пропитавший его с ног до головы.

В свои тридцать лет Себ Сорож был крупным, крепким парнем, преисполненным радости жизни. Трудно было бы найти менее наивного человека, хотя обычно, и особенно с женщинами, он в качестве дополнительного средства обаяния напускал на себя этакое простодушие. Свое настоящее имя, Себастьян, он бы и сам забыл, не приходись ему время от времени подписывать официальные документы. Кто-то не без оснований сказал о нем, что он внес поэтическую нотку в полицию своей страны.

Этим утром, придя в «контору», он услышал от одного из коллег:

— Себ, патрон вас спрашивал.

— Хорошо, — ответил Себ.

И постучал в дверь кабинета главного комиссара Трепье.

— Войдите! — послышался вялый голос.

Инспектор вошел к кабинет и в который раз поразился грустному выражению лица своего начальника. Между тем оно было неизменно, а причина крылась в фамилии комиссара[2].

Конечно, она не мешала ему, как он любил часто повторять, идти «своим путем», но больше подошла бы автору-юмористу, чем комиссару полиции. Трудно не заметить, что равная доля язвительной иронии и цинизма окрашивает речи, как человека неутешного в потере любимой жены, так и озлобленного или страдающего от больной печени бюрократа. Таким образом, значительная причина, благородные страдания и мелкая, даже смешная вещь имеют одинаковые последствия. Попробуйте-ка различить их и сказать: «Этот мучается от любви. А тот — страдает аппендицитом». Все это относилось и к комиссару Трепье. В том смысле, что, обладая романтически красивой внешностью, Трепье не верил в любовь; и если весь он казался преисполненным ленивого изящества, если его чистый лоб отражал страдания, а в глазах едва скрывалась застарелая, продолжительная тоска, так это лишь оттого, что не мог утешиться в одном горе: его фамилия — Трепье.

Зная все это, Себ старательно избегал называть шефа по фамилии. Он говорил: «Да, патрон» или: «Шеф, решено», благодаря чему числился среди счастливчиков, которым доводилось видеть время от времени на тонких страдальческих губах начальника мимолетную улыбку.

Однако нынешним утром, зайдя в кабинет комиссара и услышав: «Сорож, у меня прекрасное дело для вас», инспектор ответил:

— В самом деле, господин Трепье?

Комиссар с упреком взглянул на Себа и, сделав над собой усилие, продолжил:

— Вы поедете в Сент-Круа, что в двух километрах от Брюгге. За два дня там убили двух человек… Держите, вот полученная мною телеграмма.

— Спасибо, господин Трепье, — обронил Себ, беря телеграмму.

Комиссар вздрогнул. Опять! У инспектора какой-то зуб на него?

Себ Сорож ничего не заметил. Он читал:

«Серьезное дело. Один человек задушен неизвестным предпоследней ночью, другой этой ночью. Срочно вышлите лучшего инспектора».

Внизу стояла подпись: Эрали.

— Но, — простодушно сказал Себ Сорож, возвращая телеграмму, — вы заметили, господин Трепье, написано: «лучшего инспектора».

На сей раз комиссар так дернулся, что его подчиненный в момент вернулся с небес на землю. Как он неосторожен! Еще чуть-чуть, и его продвижение по службе встанет под вопрос. Неважно, что лишь любовь тому причиной, что неприятная перспектива расследовать дело вдали от города, где живет невеста, заставила его забыть о невинной мании комиссара Трепье. Нужно быстро исправлять положение, или…

Себ исправил.

— Разумеется, шеф, — сказал он, — я выеду, когда скажете. Вы хорошо знаете, патрон, что можете всегда рассчитывать на меня!..