Дьявол против кардинала - [16]

Задав еще пару вежливых вопросов, ответы на которые ее не интересовали, королева принялась рассказывать историю своего побега. Она не могла усидеть на месте и ходила по комнате, бурно жестикулируя. Ришелье слушал, полуприкрыв глаза и слегка покачивая головой. Виновником всех бед Мария называла Люиня. Она с таким праведным гневом обличала произвол временщика, забравшего власть над ее сыном, будто сама семь лет не была игрушкой в руках итальянского авантюриста и его жены. По словам королевы, единственным ее желанием было воссоединиться с сыном и жить с ним в любви и согласии. Обо всем этом она писала королю, а также в памфлетах, которые печатались и распространялись от ее имени, но Людовик в ответ лишь занял Блуа и прислал ей короткое послание, сообщая, что непременно вырвет ее из рук коварного похитителя д’Эпернона. Закончив свой эмоциональный рассказ, Мария спросила, что обо всем этом думает Ришелье.

— Я могу лишь повторить вслед за Сократом: «Я знаю, что ничего не знаю», — уклончиво ответил тот. — Я столь долго находился вдали от дел, что мне требуется время, чтобы во всем разобраться. Если вы позволите, я желал бы присутствовать при заседаниях совета, но ни в коей мере не намерен вмешиваться в его решения.

Поняв, что пока ей ничего не добиться, королева отступила.

Ришелье исправно посещал заседания совета, практически ничем не обнаруживая своего присутствия. Он слушал и молчал. Ситуация стала ему ясна. Во-первых, он понял, что Руччелаи — звонкий, но пустой бубен, Шантелуб — честолюбец, готовый лезть наверх по головам, д’Эпернон — усталый старик, раскаивающийся в том, что ввязался в эту авантюру и тревожащийся за будущность своих сыновей, а его сыновья здесь лишь потому, что не хотят бросить отца в тяжелую минуту. У Марии же собственного мнения нет вообще, она хочет одного — власти, причем немедленно и любой ценой. Во-вторых, он узнал, что в распоряжении мятежников — всего пять-шесть тысяч человек пехоты и восемьсот-девятьсот всадников, которых с грехом пополам удалось собрать д’Эпернону. Королева и так уже вся в долгах, на большее денег нет. К тому же все, к кому она обращалась за помощью, поддержать ее отказались, в том числе гугеноты, припомнившие ее дружбу с Испанией. Руччелаи кипятился и предлагал какие-то невероятные планы, но даже Мария досадливо морщилась. Она, наконец, вплотную подступила к Ришелье, требуя высказать свое мнение. Тот ответил, что, на его взгляд, наличных сил недостаточно, и лучше подумать о переговорах. Королева отличалась упрямым характером, ей требовалось время, чтобы перейти от одной мысли к другой. Но после окончания совета Ришелье переговорил с д’Эперноном и заручился его полной поддержкой.

В Ангулем прибыли парламентеры короля — старая лиса де Бетюн и аббат де Берюль. При виде своего бывшего покровителя Ришелье почувствовал некую ревнивую тревогу: де Берюль славился своим, даром убеждения и успешно обращал гугенотов в католичество. При этом он был совершенно бескорыстен и не честолюбив, даже отказался от епископского сана. Не приходилось сомневаться, что он запросто уговорит королеву пойти на заключение мирного договора на любых условиях, но ведь заслуга примирения матери с сыном должна принадлежать Ришелье, и только ему!

На срочно созванном совете слово взял де Бетюн. Он сообщил, что король, разгневанный похищением своей матери, хотел немедленно покарать обидчиков, однако его удержал от этого шага главный советник де Люинь, заявив, что, вероятно, это он, не желая того, чем-то прогневил королеву-мать, хотя и не знает за собой никакой вины. А посему нужно спокойно во всем разобраться, дабы истина восторжествовала. (Ришелье спрятал улыбку: Люинь — поборник истины? Просто струсил, вот и заюлил.) Тем не менее, продолжал де Бетюн, король требует прекратить печатание оскорбительных памфлетов, поскольку, раня его слуг, они причиняют боль ему самому. Кроме того, он требует распустить войска. В случае неповиновения на мятежников выступят три королевские армии — в Шампани, чтобы к ним не пришла помощь из Лотарингии, в Гиени, чтобы сковать силы гугенотов, и, наконец, в Пуату, под командованием самого короля, который поведет ее прямо на Ангулем. Помощи от Испании ждать не приходится, ибо испанский посол Хирон рекомендовал Филиппу III соблюдать нейтралитет.

Речь посла была выслушана в ледяном молчании, и по ее завершении все разошлись. Де Берюль испросил разрешения переговорить с королевой-матерью, и под неспокойным взглядом Ришелье они удалились в ее апартаменты. Сам же епископ предложил де Бетюну прогуляться, чтобы побеседовать с ним без свидетелей.

Де Бетюну стукнуло шестьдесят, однако он был еще крепок и здоров душой и телом. Он был опытный дипломат, но, почувствовав в Ришелье своего, говорил с ним довольно откровенно — разумеется, в меру допустимого.

При дворе бродит молодая кровь, сам король рвется в бой, даже одиннадцатилетний Гастон хочет участвовать в сражениях. Юные принцы Суассон и Вандом грезят о лавровых венках победителей. Но в этом-то и загвоздка: доверить им армию опасно, наверняка они будут соперничать и стараться превзойти друг друга в удальстве. Более опытные полководцы, например, герцоги де Гиз или Бульонский, тоже ненадежны: еще неизвестно, не переметнутся ли они на другую сторону, получив под свое командование войска. Да и время сейчас смутное.